Админ
18.06.2011, 21:26
К онтологии будущего
Бытийный статус моментов времени
Есть ли будущее? Вопрос вполне уместен, так как он заставляет нас задуматься об онтологии времени вообще. То, что есть, либо есть сейчас, и тогда оно «есть»- что и подтверждается множеством прямых эмпирических рецепций. Либо оно было, и это можно так или иначе удостоверить документацией. Хотя тут уже возможны подделки. Либо будет, но бытие этого «будет» уже под вопросом. Хайдеггер говорил о трех экстазисах времени, то есть о его выходах из самого себя. Прошлое, настоящее и будущее – три экстазиса. На первый взгляд, им соответствуют три онтологических аргумента: однозначный (есть/нет) относится к настоящему, задокументированный (было/не было) относится к прошлому и гадательно-вероятностный (будет/не будет) относится к будущему. Представляется, что можно их иерархизировать по признаку достоверности. Получаем иерархию- «есть», «было», «будет». «Есть» самое достоверное, «будет» самое недостоверное. «Было» - промежуточное. Будущее в таком случае наименее онтологично из всех экстазисов времени. То есть будущее «есть» в наименьшей степени среди «есть» и «было». «Было» уже «было», а того, что только «будет», может и не быть. Значит, будущее обделено бытием по сравнению с другими темпоральными моментами (экстазисами).
Кант и субъективное время
Отсюда можно двинуться в разных направлениях. Например, спросить о солидности онтологического аргумента применительно к самому «бесспорному» моменту – к настоящему. Вспомним о Канте и его критике бытия объекта. С этой точки зрения, бытие объекта ноуменально, и обосновывается лишь моральным императивом практического рассудка. Иными словами, онтологический аргумент не применим даже в онтологической экспертизе настоящего. Отсюда следует интересный поворот: то, что есть во времени, - причем, во всех трех его моментах, - в равной степени онтологически неверифицируемо и относится лишь к гносеологической конструкции. Пессимистично в отношении к настоящему, которому мы, как правило, в бытии не склонны отказывать, однако оптимистично в отношении других моментов. Если бытие в настоящем недоказуемо чистым разумом, то бытие в прошлом и будущем, которых перцептивно нет в настоящем, уравниваются в правах с настоящим в рамках гносеологической процедуры. Для чистого разума прошлое, настоящее и будущее одинаково «есть» как феномены. А значит, будущее есть феномен и в таком качестве оно действительно и действенно, активно.
Кроме того, Кант раскладывал априорные формы чувственности на время, которое ближе к субъекту, и пространство, которое ближе к объекту. Значит, время относится к субъектной орбите восприятия. Это равносильно утверждению, что время субъективно. Возможно, операции с временными последовательностями вносит в опыт перцепции именно субъект.
Время как музыка у Гуссерля
Теперь зайдем с другой стороны, со стороны феноменологии. Гуссерль рассматривает проблему времени через опыт музыки. Вначале он констатирует, что членение музыкальной фразы на моменты (ноты) не является инструментом восприятия мелодии во времени. Если слышать только настоящее (ноту, которая звучит сейчас), музыки не будет. Музыка будет только, если в сознании наряду с настоящим угасающим звучит предыдущее. Музыкальное настоящее включает в себя отзвуки угасающего прошлого, которые все вместе и конституируют феномен настоящего. Это вполне применимо к настоящему вообще: в настоящем мы имеем дело с суперпозицией настоящего и угасающего прошлого, что структурирует содержание феноменологического потока. Настоящее есть в таком случае только в привязке к угасающему прошлому. Настоящее расширяется, становясь из точки, мгновения, процессом налагающихся затухающих колебаний.
Развивая этот тезис, мы получаем ключ к феномену истории. История есть настоящее с включенным в него - и от этого в чем-то настоящим - угасающим прошлым. Бытие мгновения есть отзвук умирания предшествующего мгновения. Растворяющееся прошлое оживляется памятью для того, чтобы дать настоящему смысл. Прошлое помещается в настоящее, чтобы настоящее было историческим, то есть связанным. Не одной отдельно взятой нотой, как на репетиции оркестра, но легитимной частью внятной пьесы. Полигимния и Клио сестры. Анамнез Платона есть инструмент реконструкции историчности души, то есть осмысленности существования. Душа должна вспомнить прошлое, чтобы стать частью осмысленного целого, гармоничного и полного. Тогда нота существования будет встроена в звучание мелодии.
Феноменология будущего
Тут не трудно перейти и к феноменологии будущего. Будущее в таком случае уже есть сейчас, в настоящем, но только оно в настоящем еще живет, а в будущем – будет умирать. Будущее есть хвост настоящего, его отголосок, его (растянутое) исчезновение. Время есть процесс растворения. Чтобы быть во времени, надо следить за тем, что растворяется и как оно растворяется. В будущем нет нового. Это продолжение исторической мелодии. Новое возникает только в том случае, если мы утеряли смысловую нить последовательности, сбились с гармонии, растерялись перед лицом звука, который не можем ин- терпретировать, уложить в канву. Новое случается как событие только в том случае, если мы отвлеклись от бытия, задремали, сознание притупилось, связь оборвалась, но резкий звук нас будит, и мы спросонок не можем понять, к чему он относится, что он означает, как он связан с предыдущим и с дальнейшим. Это и есть «событие», которое ставит нас в тупик и заставляет воспринимать время дисконтинуально.
Короткое замыкание
У Гуссерля есть, правда, и еще более глубокий анализ феноменологии времени. Он утверждает, что под уровнем этого плана континуальных потоков умирающего импульса, находится инстанция, которая объективизирует то, что открывается нам в настоящем как то, что есть. Эта инстанция нуждается в подкреплении действительности, которая воспринимается как действительность, а не как совокупность затухающих потоков. Эта инстанция – последний и наиболее глубокий уровень сознания – есть само сознание, открывающееся для самого себя в нондуальности снятой интенциональности: в опыте настоящего сознание осознает себя как острый и непреложный факт своего собственного содержания. Такое короткое замыкание и порождает все формы трансцендентализма: логику и стремление разделить субъект и объект.
Автореферентность сознания позволяет по-новому взглянуть на цепочку прошлое-настоящее-будущее. В настоящем мы имеем дело с коротким замыканием, моментом схваченной автореферентности. Но этот момент травматичен: в таком состоянии сознание пребывать не может. Поэтому оно рассеивает опыт настоящего «сейчас» в серии затухающих импульсов, конституирующих временную последовательность и ее контент, а вместе с ними – содержание опыта. Прошлое и будущее – как поле затухания – нужны «настоящему», чтобы глубинное сознание могло бы распространить по темпоральной плоскости чудовищное напряжение столкновения с самим собой, чтобы укрыться от него и превратить его в нечто отдельное. Для этого служат и все остальные структуры рассудка: они переводят внутренний травматизм сознания в его чистом виде в систему отчужденных от него дуальных конструкций – да/нет, здесь/там, внутреннее/внешнее, верх/низ, право/лево, истинно/ложно и т.д. До и после относятся к этой же цепочке. Рассудок конституирует время, чтобы спасти сознание от травматического опыта встречи с самим с собой. Но этот опыт неизбежен, отсюда и возникает настоящее.
Что важно в приведенных выше примерах интерпретации морфологии времени? То, что время предшествует объекту и темпоральные механизмы требуют углубления в структуры сознания. Иными словами, время конституируется сознанием, есть его продукт. Это очень глубокий продукт, предопределяющий восприятие окружающего мира и в значительной степени предопределяющий сам мир, делающий его воспринимаемым, содержательным и действительным. Время не свойство мира и объекта, мир и объект суть производные от времени, в котором проявляются глубинные механизмы сознания.
Время и структура социальности
Эти философские замечания подводят нас к уточнению научной топики футурологии, прогнозирования, проектирования, аналитики будущего.
Перейдя от человека к обществу (от антропологии к социологии), мы можем сказать, что будущее как особое онтологическое измерение глубоко субъектно, то есть имеет общественный характер. Будущее исторично, его нельзя мыслить как проявление заложенного в абсолютно независящем от нас объекте имманентного свойства. У объекта нет будущего. Нет будущего у земли, зверей, камней и машин, если они не включены в человеческий мир. В них нет автореферентного сознания, у них нет времени вообще. Время это то, что в нас, внутри, что нас делает тем, кто мы есть. Время это идентичность человека.
Но эта субъективность времени не равнозначна тому, что любой прогноз будет самосбывающимся пророчеством (Р.Мертон) или что любой проект реализуем. Будущее имеет строгие нормативы и не является произвольным. Оно содержательно предопределено, так как является историческим. А это значит, что его нельзя изменить волюнтаристски. Субъект не свободен от своей собственной структуры, напротив, он ей предопределен. Если у него не будет будущего, как поля для затухания настоящего и частично прошлого, он будет сожжен внутренним напряжением «застывшего мгновения», в котором он столкнется с самим собой. Это будет мгновением смерти.
Будущее необходимо обществу, чтобы бежать от самого себя и дальше. Хроника этого бегства есть смысл истории. И чтобы оно было эффективным, необходимо, чтобы в нем сохранились следы прошлых серий. Будущее предопределено структурой субъекта. Поэтому оно является абсолютно предопределенным. Субъект не может не выплескивать себя в рассудочные цепи, не может не мыслить, не может не конституировать временные последовательности. Поэтому будущее есть в той же самой мере в какой есть настоящее и время вообще. Там, где есть время, там есть будущее.
Будущее и его смысл
Будущее имеет смысл. Оно имеет его даже до того, как оно стало. Более того, будущее имеет смысл даже в том случае, если оно не станет действительным. На этом основаны пророчества или прогнозы, даже не сбывающиеся или опровергаемые. Они конституируют смыслы будущего, в отношении которых в дальнейшем можно выстраивать смысловые системы. Если пророчество опровергнуто, то само его опровержение становится осмысленным. А если бы его не было, то весьма вероятно, события, случившиеся в действительности, не имели бы в себе вообще никакого смысла. А так они наделяются семантикой не осуществившегося пророчества.
Будущее можно анализировать с той же степенью достоверности, что и прошлое и настоящее. «Неожиданным» в нем будет лишь факт вспышки самореферентного движения глубинного сознания, воспринимающего накал мгновения как то, что «есть». «Есть» - это нота, которая звучит сейчас, но музыкой она становится только вместе с теми нотами, которые уже прозвучали только что и теми, что вот-вот зазвучат. Содержательно мы переживаем будущее уже сейчас и пережвали его всегда. История есть не только переживание прошлого, но и осмысленный опыт будущего. Если мы понимаем историю и ее логику, мы можем легко предугадать, какая нота зазвучит в следующее мгновение и насладиться ей, ужаснуться ей или зевнуть от скуки – не дожидаясь, пока ее возьмут музыканты. Точно также в истории: если мы знаем то общество, в котором она развертывается, нам понятна гармония, периоды, рефрены, то есть структура самого произведения. Нас ждут неожиданности, но не в них дело. Дело в том, что самая большая неожиданность - это возможность пережить хотя бы одно мгновение пронзенным молнией самосознания. Это опыт открытия тождества последней глубины внутреннего с последней поверхностью внешнего. Но это уже не история сама по себе, но прорыв сквозь нее, в центр времени, в ту точку, где время делается, откуда оно проистекает, где оно существует в еще нерасчлененном единстве всех трех векторов/экстазов – прошлого, настоящего и будущего.
Варианты организации времени
Время может быть организовано по-разному. Прошлое может переплетаться с настоящим и будущим в разных композициях. Есть циркулярное время, подобное рефрену. В центре его стоит опыт замыкания трансцендентальной субъективности самой на себя. Ее мощь отбрасывает сознание и жизненный мир на периферию, которое заплетается колесом времени, где прошлое переходит в будущее, вращаясь вокруг оси вечности. Это - структура вечного возвращения одного и того же.
Время может быть выстроено по нисходящей. Тогда опыт помещается в прошлом, и ухо жаждет уловить его отзвуки. Здесь преобладает традиция и память, платоновский анамензис. Важно все помнить и передавать как было. Это время нерастворяющегося отзвука, трансляции главного. Время, которое создает будущее только из прошлого. Опыт действительности перенесен на «время оно» и переживается опосредовано.
Есть время организованное как ожидание. Это мессианское, хилиастическое время. Оно полагает пункт короткого замыкания в будущем, в направлении которого развертывается история. Там, в будущем видится то, чего нет сейчас. Бытие полагается в «завтра», а в прошлом и настоящем – лишь подготовка к нему.
Есть время, отправленное в изгнание, помещенное на дальнюю периферию от субъекта – в материю и вещество. Это время отчужденное, фатальное, несущее в себе лишь энтропию, холодное время. Это время бойни и механической смерти субъекта. Сознание конфигурирует время по своим правилам и по своим выкройкам. Прежде чем создать мир, трансцендентальная субъективность создает время, в котором этому миру быть.
Полицентризм истории
Истории разных обществ различны. Как различны музыкальные жанры, произведения, авторы, исполнители, инструменты, нотации. Поэтому у человечества нет будущего. Будущее человечества было бы полностью бессмысленным, поскольку у него не было бы семантики, смысла.
Каждое общество есть отдельный факт сознания, развертываемого в рациональных и темпоральных горизонтах. Все это строго надиндивидуально и открыто, но чтобы услышать историю конкретного общества, надо утонуть прежде в глубинах его идентичности. То, что у каждого народа, каждой культуры, каждого социума своя история, делает его «время» локальным. Сколько обществ, столько и историй, столько темпоральностей. И всякий раз разное прошлое, настоящее и будущее. Общества могут пересекаться, но исторические смыслы не могут. Смыслы у всех свои. Общий смысл появляется только тогда, когда происходит захват одного общества другим и подчинение его истории своей истории.
Это значит, у каждого общества есть свое будущее. Оно есть именно в причастности к развертыванию конструкций именно данного субъекта. Поэтому общества можно объединить только через структуры сознания. А это значит, что надо объединить семантику прошлого, доказать симфоничность затухающих нот. Прошлое гаснет, но никогда не до конца, так как это угасание поддерживается настоящим. Угасание - это форма экзистирования времени. Столь же необходимая как яркость «сейчас» и смутность «потом».
Поэтому разные культуры и народы сегодня должны задаваться вопросом о своем будущем. Если у них есть история, у них должно быть будущее. Только в этом случае можно будет сказать, что общество есть. А если так, то будущее есть как необходимая и уже «сейчас» сконфигурированная область смысловых структур.
Из этого можно выводить одновременно как прогнозы, так и проекты. По Хайдеггеру, за-брошенность субъекта (Dasein'а) заставляет его осуществлять на-бросок (проект будущего). Этимологически все понятно: sub-jectum, этимологически «брошенное под», pro-jectum – «брошенное вперед». Аналитика будущего из этой же цепочки: постигая будущее, мы предваряем его и созидаем его. Это работа с историей, а глубже – с сознанием.
Проблема понимания истории другого: этноцентризм Запада
Очень сомнительно, что есть общества, способные понять историю остальных обществ так же, как они сами ее в глубине понимают. Такое допущение заставляло бы рассматривать некоторые общества как мета общества, как общества-божества, способные оперировать с самыми последними глубинами сознания также, как само сознание оперирует с конституируемыми им операциями и рядами объектов, то есть с миром. Конечно, западные общества всегда отличались подобным этноцентризмом, но, кажется, ХХ век, культурная антропология, структурализм и постмодерн открыли сегодня всем несостоятельность подобных расистских и колониальных претензий. Запад явление историческое и локальное.
Западное сознание уникально, но его структуры все равно партикулярны и сопряжены со своими собственными моделями рационализаций и темпорализаций. У Запада есть история, и он ей живет. Попытка отказаться от этого в пользу чистого универсализма и перехода к метакультуре и метаязыку обречена. Эти претензии закончатся двумя результатами: Запад утратит идентичность и превратится в машину, в цивилизацию-автомат, либо он возведет свою историю в ранг всеобщей и будет строить «этноцентрический» концлагерь планетарного масштаба. Если он превратится в машину, предстоит битва человечества с киборгами. Если пойдет по пути стоит империализма, грядет эпоха мировой национально-освободительной борьбы. Это дело Запада, до чего довела его собственная история и его рациональность. Свою историю он еще кое-как может «завершить», но чужую пока вряд ли.
Поэтому сегодня необходимо бороться за историческое бытие народов. Это историческое бытие есть время, смысл которого конституирован субъектно. Он не может находиться вне общества. Запад не имеет пересечения со смыслом истории незапамятных обществ. Не только, не западные народы не способны постичь сам Запад и его структуры сознания, сам Запад не способен постичь не западные структуры сознания, в том числе и нез ападное время. Поэтому будущее, настоящее и прошлое отдельных обществ не могут быть вскрыты никакой метакультурой. Они лежат слишком глубоко и оберегаются от посторонних глаз мощью автореферентного момента, молнией высшего напряжения. То, что для Запада есть, для других культур нет. Соответственно, всякий раз мы имеем дело с разным временем, и соответственно, с разным будущим.
Конец истории и упразднение будущего. Робот Фукуяма
Эта тема приводит нас вплотную к «концу истории» и глобализации. Именно «концом истории» и должен закончиться любой универсализм. Что такое конец истории? Это - упразднение будущего. История развивается и доходит до своего последнего места, до терминала. Это значит, что упраздняется вся структура времени – не только будущее, но и прошлое, и настоящее. Как это возможно? Все мелодии и все ноты будут звучать одновременно, создавая какофонию, лязг и скрежет зубовный. Вместе с тем над землей повиснет полная мертвая тишина, так как ничего расслышать будет нельзя. Если у сознания не будет простора для темпорализации внутреннего напряжения, произойдет тотальное замыкание, возгорание и пожар. Тот самый «огонь», который часто приходит вместе с мечом.
Чтобы избежать момента автореферентного обращения сознания к самому себе без возможности разогнать этот удар в структурах логоса и темпоральных цепей, глобальный мир стремится уловить сознание в сети и отбросить в виртуальность, где сознание может развертывать виртуальные миры, убегая новым способом от столкновения с самим собой. Но если это удастся, то сознание сконструирует новый мир, на сей раз мир машин. Сеть и дигитальное киберпространство пост-истории пригодны для экзистирования пос-тчеловека, пост-общества, пост-культуры. Вместо огня мы получим электрический ток. Есть подозрение, что Фрэнсис Фукуяма робот.
Глобализация тождественна концу истории. Эти понятия стоят вплотную по смыслу. Одно невозможно без другого. Общества имеют разное прошлое. А значит, разную историю. А значит, разное будущее. Если мы хотим «завтра» создать общее будущее для всех обществ внутри человечества, сделать будущее глобальным, для этого надо уничтожить историю всех обществ, стереть прошлое, а, следовательно, ликвидировать «длящийся момент» настоящего (по Гуссерлю), который есть содержание исторического времени. Всеобщее будущее означает стирание истории. Но это значит, что вообще никакого будущего не будет. Всеобщее глобальное будущее это отсутствующее будущее. Глобальность отменяет время. Глобальность отменяет трансцендентальную субъективность Гуссерля или Dasein Хайдеггера. Глобальный мир утрачивает экзистенциальное измерение. Нет времени, нет бытия.
Императив локального
Это значит, что мы имеем дело с бифуркацией в темпоральных конструкциях. Самое время сформулировать этот вопрос со всей серьезностью. Сейчас накануне вступления в зону «конца истории» или в «постисторию», мы еще можем оценивать онтологию будущего по-разному.
Если будущее будет, то оно не будет глобальным. Это будет будущее во множественном числе. Трансцендентальные субъекты/общества/культуры могут сохранить способность разгона глубинного напряжения от контакта себя с самими собой, короткого замыкания автореферентности по темпоральному пространству: это даст выход настоящего в конституирование внешнего мира и возможность локальным историям длиться. Время будет продолжаться, а мир как опыт настоящего будет поддерживаться структурой глубинной субъективности. Но в этом случае история останется локальной. Она будет состоять из несводимых локальностей, в каждой из которых станет продолжать развертываться собственная хронологическая нить.
Обязательно ли национальное государство?
Конечно, стоит тверже поставить вопрос – так ли уж формализация в лице национальных государств отражает трансцендентального субъекта как творца истории? То есть, будет ли эта история национальной (как в Новое время и в современном обществе), либо она примет иные формы или вернется к тем, что существовали до Нового времени? Когда Хантингтон говорит о «цивилизациях», он допускает, что этими локальностями могут быть не государства, а иные формы объединения обществ на культурной или религиозной основе. От национальных государств можно сделать шаг назад, можно вперед, а можно остаться на их уровне. В этом случае исторические нарративы и политические формализации времени будут кое-где скорректированы. То есть в рамках конкретных обществ у истории еще есть работа: пока кто-то жив, он может изменить не только будущее, но и прошлое. Сделав в настоящем тот или иной жест, он придаст прошлому новый смысл. Только после смерти прошлое становится достоянием других. Пока история народов, обществ и культур открыта, они несут потенции ослепительного виража, который заставит посмотреть на все предыдущее иными глазами. В этом и есть история как музыка, то есть как творение музы.
Отказ от глобализма может быть поливариантным. Можно вернуться к религиозным (или иным) империям. Можно сохранить национальные государства. Можно перейти к постнациональным агломератам. Ткань исторической мело- дии можно продлить разными способами. Обречены ли цивилизации на столкновение? Далеко не факт: в истории нет столь жестких правил. В истории всегда есть война, но в ней всегда есть и мир. Они также необходимы как прошлое и будущее, как все остальные пары полярности. Война и мир будут всегда и были всегда. В них снимается экзистенциальное напряжение, раскрепощаются и закрепощаются снова ужас и смерть. Чистый мир и чистая война в равной мере убийственны. К чему приведет история локальных обществ? К сохранению бытия, к тому будущему, которое сможет быть, сбыться.
Глобализация как тотальная смерть
Второй вариант – глобализация. Она отменяет будущее. Она требует прихода пост-людей, она конституирует пост-мир, состоящий из симулякров и виртуальных конструкций. На место трансцендентального субъекта, Dasein'а, общества приходит вычислительный центр, матрица, суперкомпьютер. Вместо времени начинает действовать его «двойники». Двойники прошлого, настоящего и будущего. Все они различны. Двойник прошлого это ложное воспоминание, продукт искусственного воздействия на историческую память. Блокировка трансцендентального субъекта позволяет сменить прошлое, как сменяют видеокассету в проигрывателе. В общество загружается альтернативная версия приквелла. Это технически возможно – подмена прошлого. Достаточный контроль над настоящим позволяет это производить технически уже сегодня. Подмена будущего вытекает отсюда напрямую. Если произошло сведение двух несовместимых дорожек в прошлом, в будущее распространяются отзвуки уже нового химерического образования. Будущее сбоит, семантика времени размывается, раздваивается, утраивается. С настоящим сложнее: чтобы убрать его, надо не просто блокировать трансцендентальную субъективность, надо ее упразднить. Это возможно только при переходе от человека к пост-человеку. Работы по расшифровке генома, эксперименты по клонированию, совершенствование киборгов и роботов ведутся именно в этом направлении. Необходимо вывести породу существ, лишенных субъективного измерения, для которых экзистенциальное измерение будет закрыто. Симулировать можно не только сознание, но и подсознание. В том случае исчезнет настоящее, также как его нет для нечеловеческих существ – зверей, машин, трав, камней.
Пробуждение Радикального Субъекта
Если глобализация продолжится, какова судьба субъекта? Какова онтология будущего, которого не будет?
Есть одна неортодоксальная версия. Предположим, что многополярность отпала, история закончилась и проект глобализации стал реальностью. Как будет происходить последний экзорцизм трансцендентальной субъективности? Как будут осуществлять «окончательное решение» в отношении Dasein'а? Ведь пока есть общество и есть человек, это предстоит сделать именно ему и в отношении самого себя. Здесь не стоит призывать «другого», на которого можно было бы взвалить вину. «Другой» годится, пока сохраняются общества с историей и пока, соответственно, они способны сопротивляться. Предположим, все проиграли, и глобализация стала неотменимым явлением. Как не «другой», а тот же самый совершит жест самоупразднения и передачи инициативы постчеловеческому миру, который мгновенно исчезнет вслед за последним человеком, оператором несуществующего «завтра»?
Это большая проблема и требует еще более глубоко посмотреть на структуру трансцендентального субъекта, порождающего время и его типы. Никто, кроме него, не может принять решения о сбросе времени, самоликвидации. И о финальном самосожжении через экзальтацию короткого замыкания. Значит, он сам несет в себе возможность такого замысла. Глобализация и конец истории не могут быть сведены к воле кого-то, кто был бы отличен от того, кто есть источник времени. По меньшей мере, в рамках имманентистской философии. Следовательно, это означает только одно: в глубине трансцендентальной субъективности есть еще один пласт, до которого не докопался Гуссерль. Гуссерль был убежден, что это последний. Но выходит, что не последний. Выходит, под этим скрыто еще одно измерение.
Можно обозначить его как Радикальный Субъект, как то, что скрыто под трансцендентальной субъективностью Гуссерля. Если трансцендентальная субъективность Гуссерля конституирует действительность через опыт автореферентного самообнаружения, то Радикальный Субъект, прячущийся под трансцендентальным, обнаруживается не на пути вовне, а на пути вовнутрь. Он обнаруживается именно тогда, когда опыт «короткого замыкания» длится на одно мгновение дольше и ярче чем то, что может вынести трансцендентальный субъект. То, что заставляет трансцендентального субъекта развертываться во времени и конституировать время с его музыкой, для Радикального Субъекта является приглашением к возникновению, моментом появления, самооткрыванием, но только с обратной от времени стороны. Для него-то время, каким бы они ни было, и есть уловка, ловушка, откладывание решения. Не только сеть и виртуальность, но история и действительность мира для него концлагерь и тюрьма. Мягкий сон истории и ее гармоничность прямо противоположны тому, в чем он способен быть, сбыться. Ему все это лишь мешает.
Если гипотеза о Радикальном Субъекте принята, становится понятно, как и кем глобализация и самоубийство чело- вечества в постмодерне могло быть задумано и осуществлено. К этому его подталкивает Радикальный Субъект, заинтересованный в альтернативном конституировании времени. Все версии времени его не устраивают. Ему необходимо время наоборот, которое строилось бы на экзальтированном огне вечности, преображаемом в радикальный свет.
Когда все исчезнет, останется только то, что не может исчезнуть. Нельзя исключить, что в этом смысл великой проверки.
Александр Дугин (http://www.arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=1565)
Бытийный статус моментов времени
Есть ли будущее? Вопрос вполне уместен, так как он заставляет нас задуматься об онтологии времени вообще. То, что есть, либо есть сейчас, и тогда оно «есть»- что и подтверждается множеством прямых эмпирических рецепций. Либо оно было, и это можно так или иначе удостоверить документацией. Хотя тут уже возможны подделки. Либо будет, но бытие этого «будет» уже под вопросом. Хайдеггер говорил о трех экстазисах времени, то есть о его выходах из самого себя. Прошлое, настоящее и будущее – три экстазиса. На первый взгляд, им соответствуют три онтологических аргумента: однозначный (есть/нет) относится к настоящему, задокументированный (было/не было) относится к прошлому и гадательно-вероятностный (будет/не будет) относится к будущему. Представляется, что можно их иерархизировать по признаку достоверности. Получаем иерархию- «есть», «было», «будет». «Есть» самое достоверное, «будет» самое недостоверное. «Было» - промежуточное. Будущее в таком случае наименее онтологично из всех экстазисов времени. То есть будущее «есть» в наименьшей степени среди «есть» и «было». «Было» уже «было», а того, что только «будет», может и не быть. Значит, будущее обделено бытием по сравнению с другими темпоральными моментами (экстазисами).
Кант и субъективное время
Отсюда можно двинуться в разных направлениях. Например, спросить о солидности онтологического аргумента применительно к самому «бесспорному» моменту – к настоящему. Вспомним о Канте и его критике бытия объекта. С этой точки зрения, бытие объекта ноуменально, и обосновывается лишь моральным императивом практического рассудка. Иными словами, онтологический аргумент не применим даже в онтологической экспертизе настоящего. Отсюда следует интересный поворот: то, что есть во времени, - причем, во всех трех его моментах, - в равной степени онтологически неверифицируемо и относится лишь к гносеологической конструкции. Пессимистично в отношении к настоящему, которому мы, как правило, в бытии не склонны отказывать, однако оптимистично в отношении других моментов. Если бытие в настоящем недоказуемо чистым разумом, то бытие в прошлом и будущем, которых перцептивно нет в настоящем, уравниваются в правах с настоящим в рамках гносеологической процедуры. Для чистого разума прошлое, настоящее и будущее одинаково «есть» как феномены. А значит, будущее есть феномен и в таком качестве оно действительно и действенно, активно.
Кроме того, Кант раскладывал априорные формы чувственности на время, которое ближе к субъекту, и пространство, которое ближе к объекту. Значит, время относится к субъектной орбите восприятия. Это равносильно утверждению, что время субъективно. Возможно, операции с временными последовательностями вносит в опыт перцепции именно субъект.
Время как музыка у Гуссерля
Теперь зайдем с другой стороны, со стороны феноменологии. Гуссерль рассматривает проблему времени через опыт музыки. Вначале он констатирует, что членение музыкальной фразы на моменты (ноты) не является инструментом восприятия мелодии во времени. Если слышать только настоящее (ноту, которая звучит сейчас), музыки не будет. Музыка будет только, если в сознании наряду с настоящим угасающим звучит предыдущее. Музыкальное настоящее включает в себя отзвуки угасающего прошлого, которые все вместе и конституируют феномен настоящего. Это вполне применимо к настоящему вообще: в настоящем мы имеем дело с суперпозицией настоящего и угасающего прошлого, что структурирует содержание феноменологического потока. Настоящее есть в таком случае только в привязке к угасающему прошлому. Настоящее расширяется, становясь из точки, мгновения, процессом налагающихся затухающих колебаний.
Развивая этот тезис, мы получаем ключ к феномену истории. История есть настоящее с включенным в него - и от этого в чем-то настоящим - угасающим прошлым. Бытие мгновения есть отзвук умирания предшествующего мгновения. Растворяющееся прошлое оживляется памятью для того, чтобы дать настоящему смысл. Прошлое помещается в настоящее, чтобы настоящее было историческим, то есть связанным. Не одной отдельно взятой нотой, как на репетиции оркестра, но легитимной частью внятной пьесы. Полигимния и Клио сестры. Анамнез Платона есть инструмент реконструкции историчности души, то есть осмысленности существования. Душа должна вспомнить прошлое, чтобы стать частью осмысленного целого, гармоничного и полного. Тогда нота существования будет встроена в звучание мелодии.
Феноменология будущего
Тут не трудно перейти и к феноменологии будущего. Будущее в таком случае уже есть сейчас, в настоящем, но только оно в настоящем еще живет, а в будущем – будет умирать. Будущее есть хвост настоящего, его отголосок, его (растянутое) исчезновение. Время есть процесс растворения. Чтобы быть во времени, надо следить за тем, что растворяется и как оно растворяется. В будущем нет нового. Это продолжение исторической мелодии. Новое возникает только в том случае, если мы утеряли смысловую нить последовательности, сбились с гармонии, растерялись перед лицом звука, который не можем ин- терпретировать, уложить в канву. Новое случается как событие только в том случае, если мы отвлеклись от бытия, задремали, сознание притупилось, связь оборвалась, но резкий звук нас будит, и мы спросонок не можем понять, к чему он относится, что он означает, как он связан с предыдущим и с дальнейшим. Это и есть «событие», которое ставит нас в тупик и заставляет воспринимать время дисконтинуально.
Короткое замыкание
У Гуссерля есть, правда, и еще более глубокий анализ феноменологии времени. Он утверждает, что под уровнем этого плана континуальных потоков умирающего импульса, находится инстанция, которая объективизирует то, что открывается нам в настоящем как то, что есть. Эта инстанция нуждается в подкреплении действительности, которая воспринимается как действительность, а не как совокупность затухающих потоков. Эта инстанция – последний и наиболее глубокий уровень сознания – есть само сознание, открывающееся для самого себя в нондуальности снятой интенциональности: в опыте настоящего сознание осознает себя как острый и непреложный факт своего собственного содержания. Такое короткое замыкание и порождает все формы трансцендентализма: логику и стремление разделить субъект и объект.
Автореферентность сознания позволяет по-новому взглянуть на цепочку прошлое-настоящее-будущее. В настоящем мы имеем дело с коротким замыканием, моментом схваченной автореферентности. Но этот момент травматичен: в таком состоянии сознание пребывать не может. Поэтому оно рассеивает опыт настоящего «сейчас» в серии затухающих импульсов, конституирующих временную последовательность и ее контент, а вместе с ними – содержание опыта. Прошлое и будущее – как поле затухания – нужны «настоящему», чтобы глубинное сознание могло бы распространить по темпоральной плоскости чудовищное напряжение столкновения с самим собой, чтобы укрыться от него и превратить его в нечто отдельное. Для этого служат и все остальные структуры рассудка: они переводят внутренний травматизм сознания в его чистом виде в систему отчужденных от него дуальных конструкций – да/нет, здесь/там, внутреннее/внешнее, верх/низ, право/лево, истинно/ложно и т.д. До и после относятся к этой же цепочке. Рассудок конституирует время, чтобы спасти сознание от травматического опыта встречи с самим с собой. Но этот опыт неизбежен, отсюда и возникает настоящее.
Что важно в приведенных выше примерах интерпретации морфологии времени? То, что время предшествует объекту и темпоральные механизмы требуют углубления в структуры сознания. Иными словами, время конституируется сознанием, есть его продукт. Это очень глубокий продукт, предопределяющий восприятие окружающего мира и в значительной степени предопределяющий сам мир, делающий его воспринимаемым, содержательным и действительным. Время не свойство мира и объекта, мир и объект суть производные от времени, в котором проявляются глубинные механизмы сознания.
Время и структура социальности
Эти философские замечания подводят нас к уточнению научной топики футурологии, прогнозирования, проектирования, аналитики будущего.
Перейдя от человека к обществу (от антропологии к социологии), мы можем сказать, что будущее как особое онтологическое измерение глубоко субъектно, то есть имеет общественный характер. Будущее исторично, его нельзя мыслить как проявление заложенного в абсолютно независящем от нас объекте имманентного свойства. У объекта нет будущего. Нет будущего у земли, зверей, камней и машин, если они не включены в человеческий мир. В них нет автореферентного сознания, у них нет времени вообще. Время это то, что в нас, внутри, что нас делает тем, кто мы есть. Время это идентичность человека.
Но эта субъективность времени не равнозначна тому, что любой прогноз будет самосбывающимся пророчеством (Р.Мертон) или что любой проект реализуем. Будущее имеет строгие нормативы и не является произвольным. Оно содержательно предопределено, так как является историческим. А это значит, что его нельзя изменить волюнтаристски. Субъект не свободен от своей собственной структуры, напротив, он ей предопределен. Если у него не будет будущего, как поля для затухания настоящего и частично прошлого, он будет сожжен внутренним напряжением «застывшего мгновения», в котором он столкнется с самим собой. Это будет мгновением смерти.
Будущее необходимо обществу, чтобы бежать от самого себя и дальше. Хроника этого бегства есть смысл истории. И чтобы оно было эффективным, необходимо, чтобы в нем сохранились следы прошлых серий. Будущее предопределено структурой субъекта. Поэтому оно является абсолютно предопределенным. Субъект не может не выплескивать себя в рассудочные цепи, не может не мыслить, не может не конституировать временные последовательности. Поэтому будущее есть в той же самой мере в какой есть настоящее и время вообще. Там, где есть время, там есть будущее.
Будущее и его смысл
Будущее имеет смысл. Оно имеет его даже до того, как оно стало. Более того, будущее имеет смысл даже в том случае, если оно не станет действительным. На этом основаны пророчества или прогнозы, даже не сбывающиеся или опровергаемые. Они конституируют смыслы будущего, в отношении которых в дальнейшем можно выстраивать смысловые системы. Если пророчество опровергнуто, то само его опровержение становится осмысленным. А если бы его не было, то весьма вероятно, события, случившиеся в действительности, не имели бы в себе вообще никакого смысла. А так они наделяются семантикой не осуществившегося пророчества.
Будущее можно анализировать с той же степенью достоверности, что и прошлое и настоящее. «Неожиданным» в нем будет лишь факт вспышки самореферентного движения глубинного сознания, воспринимающего накал мгновения как то, что «есть». «Есть» - это нота, которая звучит сейчас, но музыкой она становится только вместе с теми нотами, которые уже прозвучали только что и теми, что вот-вот зазвучат. Содержательно мы переживаем будущее уже сейчас и пережвали его всегда. История есть не только переживание прошлого, но и осмысленный опыт будущего. Если мы понимаем историю и ее логику, мы можем легко предугадать, какая нота зазвучит в следующее мгновение и насладиться ей, ужаснуться ей или зевнуть от скуки – не дожидаясь, пока ее возьмут музыканты. Точно также в истории: если мы знаем то общество, в котором она развертывается, нам понятна гармония, периоды, рефрены, то есть структура самого произведения. Нас ждут неожиданности, но не в них дело. Дело в том, что самая большая неожиданность - это возможность пережить хотя бы одно мгновение пронзенным молнией самосознания. Это опыт открытия тождества последней глубины внутреннего с последней поверхностью внешнего. Но это уже не история сама по себе, но прорыв сквозь нее, в центр времени, в ту точку, где время делается, откуда оно проистекает, где оно существует в еще нерасчлененном единстве всех трех векторов/экстазов – прошлого, настоящего и будущего.
Варианты организации времени
Время может быть организовано по-разному. Прошлое может переплетаться с настоящим и будущим в разных композициях. Есть циркулярное время, подобное рефрену. В центре его стоит опыт замыкания трансцендентальной субъективности самой на себя. Ее мощь отбрасывает сознание и жизненный мир на периферию, которое заплетается колесом времени, где прошлое переходит в будущее, вращаясь вокруг оси вечности. Это - структура вечного возвращения одного и того же.
Время может быть выстроено по нисходящей. Тогда опыт помещается в прошлом, и ухо жаждет уловить его отзвуки. Здесь преобладает традиция и память, платоновский анамензис. Важно все помнить и передавать как было. Это время нерастворяющегося отзвука, трансляции главного. Время, которое создает будущее только из прошлого. Опыт действительности перенесен на «время оно» и переживается опосредовано.
Есть время организованное как ожидание. Это мессианское, хилиастическое время. Оно полагает пункт короткого замыкания в будущем, в направлении которого развертывается история. Там, в будущем видится то, чего нет сейчас. Бытие полагается в «завтра», а в прошлом и настоящем – лишь подготовка к нему.
Есть время, отправленное в изгнание, помещенное на дальнюю периферию от субъекта – в материю и вещество. Это время отчужденное, фатальное, несущее в себе лишь энтропию, холодное время. Это время бойни и механической смерти субъекта. Сознание конфигурирует время по своим правилам и по своим выкройкам. Прежде чем создать мир, трансцендентальная субъективность создает время, в котором этому миру быть.
Полицентризм истории
Истории разных обществ различны. Как различны музыкальные жанры, произведения, авторы, исполнители, инструменты, нотации. Поэтому у человечества нет будущего. Будущее человечества было бы полностью бессмысленным, поскольку у него не было бы семантики, смысла.
Каждое общество есть отдельный факт сознания, развертываемого в рациональных и темпоральных горизонтах. Все это строго надиндивидуально и открыто, но чтобы услышать историю конкретного общества, надо утонуть прежде в глубинах его идентичности. То, что у каждого народа, каждой культуры, каждого социума своя история, делает его «время» локальным. Сколько обществ, столько и историй, столько темпоральностей. И всякий раз разное прошлое, настоящее и будущее. Общества могут пересекаться, но исторические смыслы не могут. Смыслы у всех свои. Общий смысл появляется только тогда, когда происходит захват одного общества другим и подчинение его истории своей истории.
Это значит, у каждого общества есть свое будущее. Оно есть именно в причастности к развертыванию конструкций именно данного субъекта. Поэтому общества можно объединить только через структуры сознания. А это значит, что надо объединить семантику прошлого, доказать симфоничность затухающих нот. Прошлое гаснет, но никогда не до конца, так как это угасание поддерживается настоящим. Угасание - это форма экзистирования времени. Столь же необходимая как яркость «сейчас» и смутность «потом».
Поэтому разные культуры и народы сегодня должны задаваться вопросом о своем будущем. Если у них есть история, у них должно быть будущее. Только в этом случае можно будет сказать, что общество есть. А если так, то будущее есть как необходимая и уже «сейчас» сконфигурированная область смысловых структур.
Из этого можно выводить одновременно как прогнозы, так и проекты. По Хайдеггеру, за-брошенность субъекта (Dasein'а) заставляет его осуществлять на-бросок (проект будущего). Этимологически все понятно: sub-jectum, этимологически «брошенное под», pro-jectum – «брошенное вперед». Аналитика будущего из этой же цепочки: постигая будущее, мы предваряем его и созидаем его. Это работа с историей, а глубже – с сознанием.
Проблема понимания истории другого: этноцентризм Запада
Очень сомнительно, что есть общества, способные понять историю остальных обществ так же, как они сами ее в глубине понимают. Такое допущение заставляло бы рассматривать некоторые общества как мета общества, как общества-божества, способные оперировать с самыми последними глубинами сознания также, как само сознание оперирует с конституируемыми им операциями и рядами объектов, то есть с миром. Конечно, западные общества всегда отличались подобным этноцентризмом, но, кажется, ХХ век, культурная антропология, структурализм и постмодерн открыли сегодня всем несостоятельность подобных расистских и колониальных претензий. Запад явление историческое и локальное.
Западное сознание уникально, но его структуры все равно партикулярны и сопряжены со своими собственными моделями рационализаций и темпорализаций. У Запада есть история, и он ей живет. Попытка отказаться от этого в пользу чистого универсализма и перехода к метакультуре и метаязыку обречена. Эти претензии закончатся двумя результатами: Запад утратит идентичность и превратится в машину, в цивилизацию-автомат, либо он возведет свою историю в ранг всеобщей и будет строить «этноцентрический» концлагерь планетарного масштаба. Если он превратится в машину, предстоит битва человечества с киборгами. Если пойдет по пути стоит империализма, грядет эпоха мировой национально-освободительной борьбы. Это дело Запада, до чего довела его собственная история и его рациональность. Свою историю он еще кое-как может «завершить», но чужую пока вряд ли.
Поэтому сегодня необходимо бороться за историческое бытие народов. Это историческое бытие есть время, смысл которого конституирован субъектно. Он не может находиться вне общества. Запад не имеет пересечения со смыслом истории незапамятных обществ. Не только, не западные народы не способны постичь сам Запад и его структуры сознания, сам Запад не способен постичь не западные структуры сознания, в том числе и нез ападное время. Поэтому будущее, настоящее и прошлое отдельных обществ не могут быть вскрыты никакой метакультурой. Они лежат слишком глубоко и оберегаются от посторонних глаз мощью автореферентного момента, молнией высшего напряжения. То, что для Запада есть, для других культур нет. Соответственно, всякий раз мы имеем дело с разным временем, и соответственно, с разным будущим.
Конец истории и упразднение будущего. Робот Фукуяма
Эта тема приводит нас вплотную к «концу истории» и глобализации. Именно «концом истории» и должен закончиться любой универсализм. Что такое конец истории? Это - упразднение будущего. История развивается и доходит до своего последнего места, до терминала. Это значит, что упраздняется вся структура времени – не только будущее, но и прошлое, и настоящее. Как это возможно? Все мелодии и все ноты будут звучать одновременно, создавая какофонию, лязг и скрежет зубовный. Вместе с тем над землей повиснет полная мертвая тишина, так как ничего расслышать будет нельзя. Если у сознания не будет простора для темпорализации внутреннего напряжения, произойдет тотальное замыкание, возгорание и пожар. Тот самый «огонь», который часто приходит вместе с мечом.
Чтобы избежать момента автореферентного обращения сознания к самому себе без возможности разогнать этот удар в структурах логоса и темпоральных цепей, глобальный мир стремится уловить сознание в сети и отбросить в виртуальность, где сознание может развертывать виртуальные миры, убегая новым способом от столкновения с самим собой. Но если это удастся, то сознание сконструирует новый мир, на сей раз мир машин. Сеть и дигитальное киберпространство пост-истории пригодны для экзистирования пос-тчеловека, пост-общества, пост-культуры. Вместо огня мы получим электрический ток. Есть подозрение, что Фрэнсис Фукуяма робот.
Глобализация тождественна концу истории. Эти понятия стоят вплотную по смыслу. Одно невозможно без другого. Общества имеют разное прошлое. А значит, разную историю. А значит, разное будущее. Если мы хотим «завтра» создать общее будущее для всех обществ внутри человечества, сделать будущее глобальным, для этого надо уничтожить историю всех обществ, стереть прошлое, а, следовательно, ликвидировать «длящийся момент» настоящего (по Гуссерлю), который есть содержание исторического времени. Всеобщее будущее означает стирание истории. Но это значит, что вообще никакого будущего не будет. Всеобщее глобальное будущее это отсутствующее будущее. Глобальность отменяет время. Глобальность отменяет трансцендентальную субъективность Гуссерля или Dasein Хайдеггера. Глобальный мир утрачивает экзистенциальное измерение. Нет времени, нет бытия.
Императив локального
Это значит, что мы имеем дело с бифуркацией в темпоральных конструкциях. Самое время сформулировать этот вопрос со всей серьезностью. Сейчас накануне вступления в зону «конца истории» или в «постисторию», мы еще можем оценивать онтологию будущего по-разному.
Если будущее будет, то оно не будет глобальным. Это будет будущее во множественном числе. Трансцендентальные субъекты/общества/культуры могут сохранить способность разгона глубинного напряжения от контакта себя с самими собой, короткого замыкания автореферентности по темпоральному пространству: это даст выход настоящего в конституирование внешнего мира и возможность локальным историям длиться. Время будет продолжаться, а мир как опыт настоящего будет поддерживаться структурой глубинной субъективности. Но в этом случае история останется локальной. Она будет состоять из несводимых локальностей, в каждой из которых станет продолжать развертываться собственная хронологическая нить.
Обязательно ли национальное государство?
Конечно, стоит тверже поставить вопрос – так ли уж формализация в лице национальных государств отражает трансцендентального субъекта как творца истории? То есть, будет ли эта история национальной (как в Новое время и в современном обществе), либо она примет иные формы или вернется к тем, что существовали до Нового времени? Когда Хантингтон говорит о «цивилизациях», он допускает, что этими локальностями могут быть не государства, а иные формы объединения обществ на культурной или религиозной основе. От национальных государств можно сделать шаг назад, можно вперед, а можно остаться на их уровне. В этом случае исторические нарративы и политические формализации времени будут кое-где скорректированы. То есть в рамках конкретных обществ у истории еще есть работа: пока кто-то жив, он может изменить не только будущее, но и прошлое. Сделав в настоящем тот или иной жест, он придаст прошлому новый смысл. Только после смерти прошлое становится достоянием других. Пока история народов, обществ и культур открыта, они несут потенции ослепительного виража, который заставит посмотреть на все предыдущее иными глазами. В этом и есть история как музыка, то есть как творение музы.
Отказ от глобализма может быть поливариантным. Можно вернуться к религиозным (или иным) империям. Можно сохранить национальные государства. Можно перейти к постнациональным агломератам. Ткань исторической мело- дии можно продлить разными способами. Обречены ли цивилизации на столкновение? Далеко не факт: в истории нет столь жестких правил. В истории всегда есть война, но в ней всегда есть и мир. Они также необходимы как прошлое и будущее, как все остальные пары полярности. Война и мир будут всегда и были всегда. В них снимается экзистенциальное напряжение, раскрепощаются и закрепощаются снова ужас и смерть. Чистый мир и чистая война в равной мере убийственны. К чему приведет история локальных обществ? К сохранению бытия, к тому будущему, которое сможет быть, сбыться.
Глобализация как тотальная смерть
Второй вариант – глобализация. Она отменяет будущее. Она требует прихода пост-людей, она конституирует пост-мир, состоящий из симулякров и виртуальных конструкций. На место трансцендентального субъекта, Dasein'а, общества приходит вычислительный центр, матрица, суперкомпьютер. Вместо времени начинает действовать его «двойники». Двойники прошлого, настоящего и будущего. Все они различны. Двойник прошлого это ложное воспоминание, продукт искусственного воздействия на историческую память. Блокировка трансцендентального субъекта позволяет сменить прошлое, как сменяют видеокассету в проигрывателе. В общество загружается альтернативная версия приквелла. Это технически возможно – подмена прошлого. Достаточный контроль над настоящим позволяет это производить технически уже сегодня. Подмена будущего вытекает отсюда напрямую. Если произошло сведение двух несовместимых дорожек в прошлом, в будущее распространяются отзвуки уже нового химерического образования. Будущее сбоит, семантика времени размывается, раздваивается, утраивается. С настоящим сложнее: чтобы убрать его, надо не просто блокировать трансцендентальную субъективность, надо ее упразднить. Это возможно только при переходе от человека к пост-человеку. Работы по расшифровке генома, эксперименты по клонированию, совершенствование киборгов и роботов ведутся именно в этом направлении. Необходимо вывести породу существ, лишенных субъективного измерения, для которых экзистенциальное измерение будет закрыто. Симулировать можно не только сознание, но и подсознание. В том случае исчезнет настоящее, также как его нет для нечеловеческих существ – зверей, машин, трав, камней.
Пробуждение Радикального Субъекта
Если глобализация продолжится, какова судьба субъекта? Какова онтология будущего, которого не будет?
Есть одна неортодоксальная версия. Предположим, что многополярность отпала, история закончилась и проект глобализации стал реальностью. Как будет происходить последний экзорцизм трансцендентальной субъективности? Как будут осуществлять «окончательное решение» в отношении Dasein'а? Ведь пока есть общество и есть человек, это предстоит сделать именно ему и в отношении самого себя. Здесь не стоит призывать «другого», на которого можно было бы взвалить вину. «Другой» годится, пока сохраняются общества с историей и пока, соответственно, они способны сопротивляться. Предположим, все проиграли, и глобализация стала неотменимым явлением. Как не «другой», а тот же самый совершит жест самоупразднения и передачи инициативы постчеловеческому миру, который мгновенно исчезнет вслед за последним человеком, оператором несуществующего «завтра»?
Это большая проблема и требует еще более глубоко посмотреть на структуру трансцендентального субъекта, порождающего время и его типы. Никто, кроме него, не может принять решения о сбросе времени, самоликвидации. И о финальном самосожжении через экзальтацию короткого замыкания. Значит, он сам несет в себе возможность такого замысла. Глобализация и конец истории не могут быть сведены к воле кого-то, кто был бы отличен от того, кто есть источник времени. По меньшей мере, в рамках имманентистской философии. Следовательно, это означает только одно: в глубине трансцендентальной субъективности есть еще один пласт, до которого не докопался Гуссерль. Гуссерль был убежден, что это последний. Но выходит, что не последний. Выходит, под этим скрыто еще одно измерение.
Можно обозначить его как Радикальный Субъект, как то, что скрыто под трансцендентальной субъективностью Гуссерля. Если трансцендентальная субъективность Гуссерля конституирует действительность через опыт автореферентного самообнаружения, то Радикальный Субъект, прячущийся под трансцендентальным, обнаруживается не на пути вовне, а на пути вовнутрь. Он обнаруживается именно тогда, когда опыт «короткого замыкания» длится на одно мгновение дольше и ярче чем то, что может вынести трансцендентальный субъект. То, что заставляет трансцендентального субъекта развертываться во времени и конституировать время с его музыкой, для Радикального Субъекта является приглашением к возникновению, моментом появления, самооткрыванием, но только с обратной от времени стороны. Для него-то время, каким бы они ни было, и есть уловка, ловушка, откладывание решения. Не только сеть и виртуальность, но история и действительность мира для него концлагерь и тюрьма. Мягкий сон истории и ее гармоничность прямо противоположны тому, в чем он способен быть, сбыться. Ему все это лишь мешает.
Если гипотеза о Радикальном Субъекте принята, становится понятно, как и кем глобализация и самоубийство чело- вечества в постмодерне могло быть задумано и осуществлено. К этому его подталкивает Радикальный Субъект, заинтересованный в альтернативном конституировании времени. Все версии времени его не устраивают. Ему необходимо время наоборот, которое строилось бы на экзальтированном огне вечности, преображаемом в радикальный свет.
Когда все исчезнет, останется только то, что не может исчезнуть. Нельзя исключить, что в этом смысл великой проверки.
Александр Дугин (http://www.arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=1565)