Просмотр полной версии : О том, что происходит в современном мире (М.Делягин)
Михаил Делягин
Мировой кризис:
Общая Теория Глобализации
http://www.imperativ.net/iprog/th01.html
Ниже приведены наиболее существенные для понимания и осознания выдержки из книги.
информационная революция объективно способствует снижению эффективности человеческого сознания и нарастания его неадекватности, ставя на пути дальнейшего развития человечества подлинный «информационный барьер». Человек действительно создал мир, слишком сложный для своего сознания. Превышая физические границы индивидуального восприятия (а следовательно, и возможности его познания), информационная революция делает мир все менее познаваемым для отдельного человека, загоняя его тем самым в «информационный тупик», в подлинный кризис индивидуального сознания, не способного более справляться со все возрастающим количеством информации.
Как представляется, есть только четыре принципиально возможных выхода из «информационного тупика»:
1. гибель человечества в его современном виде, погребенного под горами неосознанной информации, в силу «информационного перепроизводства» (радикализм этого варианта напоминает прогноз середины XIX века о неминуемой гибели человеческой цивилизации через 100 лет из-за того, что города будут погребены под слоем конского навоза из-за, выражаясь современным языком, роста масштабов транспортных коммуникаций);
2. разрушение «информационного мира» в силу кардинального замедления прироста количества информации, а возможно, и сокращения его объема (с точки зрения современного образа жизни такое развитие событий, прорабатывавшееся в том числе в теории компьютерных войн, мало чем отличается от первого варианта);
3. ускорение биологической, технической и социальной эволюции человека, позволяющее ему эффективно обрабатывать возросшие объемы информации: на биологическом уровне за счет увеличения возможностей мозга, на техническом - за счет новых систем обработки информации, на социальном - за счет управления потоками информации, при котором каждому достается только непосредственно касающаяся его информация (к сожалению, данная оптимистическая гипотеза - не более чем паллиатив, так как каждый из описанных видов эволюции, как и любое изменение, ускоряет нарастание информации, которая растет быстрее любой эволюции и, таким образом, вновь упирается в количественные ограничения даже после их серьезного расширения);
4. изменение самой структуры человечества путем стихийного делегирования части функций по управлению его развитием от не справляющихся с последствиями информационной революции индивидуальных сознаний на более высокий и потому справляющийся с новыми задачами надличностный уровень сознания, объединяющий коллективы, организации, целые общества, а возможно - и все человечество в целом.
Усложняя мир таким образом, информационные технологии делают мир все менее познаваемым индивидуальным сознанием. Человек все в большей степени воспринимает преимущественно информационный мир, а живет по-прежнему в физическом. В результате он во все большей степени реагирует не на тот мир, в котором живет, и утрачивает критерий истины.
Фундаментальным следствием информационной революции является возникновение и обострение противоречия между нарастающей важностью упорядочивания информации и принципиальной, технологической ограниченностью возможностей этого упорядочивания. Частным проявлением этого противоречия представляется то, что информационные технологии увеличивают разнообразие воспринимаемой каждым из нас части мира чрезмерно по сравнению с накопленным нами жизненным опытом.
Так или иначе, масштабы восприятия начинают устойчиво превышать возможности осознания, в результате чего традиционные способы осознания окружающего мира, и, прежде всего, логическое мышление начинают давать систематические сбои.
Наиболее распространенным следствием расширения кругозора за пределы, доступные здравому смыслу, становится фрагментарность анализа: по классической поговорке физиков, «перестав видеть за деревьями лес, ученые решают проблему переходом к изучению отдельных листьев». Беда в том, что при этом они продолжают уверенно делать выводы о лесе в целом.
Рассматривая е логические цепочки, жертвы фрагментарного подхода не обращают внимания на их соотнесение друг с другом и с окружающей действительностью. С формальной точки зрения их построения, взятые сами по себе, безупречно логичны, однако в тех случаях, когда они с самого начала не «ухватили суть» рассматриваемого явления, а сосредоточились на изучении его второстепенных черт, несущественность исходных фактов делает весь анализ не только несущественным, но и неверным.
Другой все более распространенной стандартной ошибкой, родственной описанной, является забвение количественных критериев и сосредоточение исключительно на качественном анализе.
Реальная жизнь напоминает химическую реакцию тем, что в ней очень часто одновременно происходят не просто разно-, но и противоположно направленные процессы, и лишь количественный анализ способен показать, какая из формально логичных реакций доминирует на самом деле. Ограничиваясь в силу лени, нехватки достоверных данных или неумения их интерпретировать только качественным анализом, аналитик добровольно лишает себя критерия истины. В результате он теряет - как правило, необратимо - возможность выяснить степень соответствия своих построений действительности (стоит отметить, что к выяснению этой степени - вероятно, в силу предчувствий, оживляемых могучим инстинктом самосохранения, - стремятся далеко не все аналитики).
О том, как далеко может завести невнимание к количественному анализу, свидетельствует анализ последствий смягчения финансовой политики для обменного курса рубля, вполне серьезно излагавшийся рядом уважаемых и по сей день экономистов еще в 1994 году, на третьем году существования в России организованного валютного рынка.
В соответствии с этим анализом, смягчение финансовой политики улучшит положение реального сектора, страдавшего от ее чрезмерной жесткости. Реальный сектор начнет развиваться и предъявит новый спрос на деньги, который оттянет их часть с финансовых рынков, в том числе и с валютного. В результате рублевый спрос на валюту уменьшится, что при сохранении неизменного уровня валютного предложения не может не привести к росту обменного курса рубля.
Таким образом, в соответствии с приведенными формально логичными построениями, смягчение финансовой политики должно было привести не к ослаблению, но, напротив, к укреплению рубля!
Этот анализ одновременно фрагментарен и ограничен только качественными аспектами. Тем не менее, оставаясь в его рамках и не делая «шаг в сторону» (в виде как минимум сопоставления доходности реального сектора и операций на валютном рынке, определяющего реальное направление перетока дополнительной рублевой массы), раскрыть его самоочевидную с практической точки зрения абсурдность крайне затруднительно.
Расширение восприятия за пределы возможного осмысления вызывает естественную компенсаторную реакцию, заключающуюся, с одной стороны, в придании гипертрофированного значения всякого рода авторитетным мнениям, а с другой - в растущей склонности к внелогическим интуитивным решениям, «озарениям», апеллирующим в конечном счете не к логическим доводам, а к собственной психологии принимающего решение лица.
«Сотворение кумира» в виде того или иного эксперта или целого «экспертного сообщества» означает переориентацию принимающего решение субъекта с приоритетного восприятия реальности на приоритетное восприятие мнений более авторитетных для него субъектов. При этом упускается из виду то, что эксперты обычно - по вполне объективным обстоятельствам - погружены в интересующую его реальность меньше, чем он сам. Таким образом, с точки зрения жаждущего совета экспертное сообщество неминуемо оторвано от реальности - по крайней мере, от непосредственно интересующей его части этой реальности.
Поэтому их правильные сами по себе суждения не полностью соответствуют тем конкретным условиям, в которых действует управляющий субъект и по поводу которых он обращается к экспертам, что неминуемо делает советы экспертов либо двусмысленными, либо неадекватными. Следует учесть также, что для экспертов обращающийся к ним за советом является, строго говоря, посторонним, и они как минимум не заинтересованы жизненно в решении его проблем, сколь угодно важных для него самого.
Чрезмерно полагающийся на экспертное сообщество и перекладывающий на него бремя своих решений превращается в еще одно живое (а при серьезных проблемах - иногда и мертвое) подтверждение правильности библейской заповеди о недопустимости сотворения кумира. «Ни мраморного, ни железного», ни, добавим с высоты накопленного за две тысячи лет опыта, экспертного.
Однако упование на сторонних авторитетов является, как было отмечено, лишь одной из основных компенсаторных реакций на утрату человеческим сознанием способности перерабатывать возрастающий поток информации.
Другая компенсаторная реакция - отказ от логики в пользу интуиции. Этот отказ представляется стихийным, но в целом верным ответом организма (не важно, индивидуума, организации или человеческого общества) на качественное снижение под ударами информационной революции эффективности логического инструмента познания, «еще сегодня утром» неотъемлемого от человека.
Однако процесс этого отказа исключительно сложен, многопланов и непоследователен. Как минимум, он далек от своего завершения. Сегодня можно говорить лишь о его первых, еще весьма и весьма робких шагах, для понимания которых следует рассмотреть стихийную реакцию человеческого сознания на утрату способности обрабатывать растущий объем необходимой информации.
Болезненность неразрешаемого на сегодняшнем уровне развития противоречия между ростом объема коммуникаций и ограниченностью способностей их упорядочивания усугубляется тем, что, как это часто бывает, средство подменяет собой цель. Происходит своего рода «затягивание в коммуникации», когда коммуникация осуществляется сама ради себя, а не ради достижения ее участниками некоего реального результата.
При этом средство подменяет собой цель не только вследствие отсутствия или неясной артикуляции последней, но и благодаря исключительной привлекательности самого этого средства как такового. Превращение получения новой информации в самоцель существенно облегчается генетически присущим человеку «инстинктом любопытства»; при этом коммуникация, утрачивая содержательные цели в реальном мире, превращается в простой инструмент удовлетворения неограниченной любознательности.
Становясь бесцельным и, следовательно, хаотичным, познание лишается своей сущности и превращается в коммуникацию ради коммуникации, - процесс, бесплодность которого его участники пытаются компенсировать нарастанием его интенсивности.
Наиболее важным становится узнать новость первым и распространить ее дальше безотносительно к тому, верна ли она или нет, разрушительна или созидательна. Коммуникация сама по себе становится таким же категорическим императивом информационного мира, каким была - и в основном еще и является - прибыль для традиционного мира.
В соответствии с теорией информации, в конкурентной борьбе побеждает тот, кто первым реализовал информацию, а не тот, кто первым получил ее. При этом в результате растущего влияния ожиданий, то есть, выражаясь в терминах предыдущего параграфа, «информационного мира», значение адекватности передаваемой информации снижается. Быстро распространив сомнительную или даже заведомо ложную информацию, вы успеваете первым отреагировать на реакцию на нее тех или иных сообществ (например, фондового рынка) и зафиксировать свою выгоду до того, как выяснится правильность или ошибочность сообщенной вами информации.
Абсолютизация коммуникативных мотиваций, являясь естественным следствием информационной революции, приносит победу действующему, а не знающему, сплетнику (в том числе бездумному), а не исследователю. В частности, поэтому вопиющая ограниченность, а зачастую и откровенная безграмотность целого ряда «экспертов», - например, фондовых аналитиков, - не должна восприниматься как некий парадокс или вызов здравому смыслу. Ведь они являются специалистами в первую очередь в «информационном», а не физическом мире, в среде ожиданий, а не в реальности, в области коммуникации, а не познания.
Существенно, что объективно обусловленная недооценка этого прискорбного, но ключевого для современного мира правила поддерживает, в частности, уязвимость государственной и корпоративной бюрократии перед атаками энтузиастов-одиночек. Возможно, эта уязвимость является фундаментальной закономерностью, поддерживающей гибкость и адаптивность человеческого общества, которое в противном случае закоснело бы в непробиваемой броне неповоротливых больших организаций.
Таким образом, первым практическим следствием информационной революции для общественной жизни, своего рода первой «ловушкой неограниченных коммуникаций» является снижение практической важности познания за счет роста практического значения коммуникаций. Это правило во многом разумно, так как нереализованное знание не только мертво, но и лишено возможности проверки своей адекватности (ибо единственным технологичным критерием истины по-прежнему остается практика). Однако перекос в пользу коммуникаций и в ущерб познанию подрывает не только конкурентоспособность отдельных человеческих обществ, но и перспективы всего человечества.
Вторая «ловушка коммуникаций» заключается в том, что абсолютизация коммуникационных мотиваций в сочетании с распространением дешевых и эффективных технологий формирования сознания (в частности, возможности формирования информационного поля) делает ненужным искусство убеждать
Сегодня при помощи современных технологий формирования сознания на основе внешне безупречных логических построений можно обосновать практически все, что угодно, включая целесообразность самых абсурдных и разрушительных действий. Классическим примером служит хорошо известное российскому читателю навязывание целесообразности либеральных реформ заведомо не «не дозревшим» до них обществам, которое стало стержневым элементом информационной политики не только «либеральных фундаменталистов» и МВФ, но и сменяющих друг друга администраций США.
Непосредственная причина этого парадокса заключается в общей особенности предъявляющих основную часть мирового спроса современных развитых экономик, для которых характерна стандартизация производства при индивидуализации потребления. Дизайнерские изыски лишь частично и всякий раз ненадолго смягчают это глубокое и болезненное противоречие, являющееся одним из «скрытых моторов» современного рынка.
Его практическое следствие - постоянное наличие колоссального неудовлетворенного спроса на необычное. Для фокусировки этого размытого, неопределенного и не сознающего себя спроса на конкретных товарах и услугах требуется лишь относительно небольшое и стандартное по своим механизмам информационное воздействие.
Развитый мир - во многом вследствие защищенности своих граждан от житейских угроз и даже обычных проблем - поражен жестоким сенсорным голоданием. Быстро привыкая ко все новым видам эмоций, с небывалой быстротой поставляемых ему глобальным телевидением (включая политические новости, что представляется принципиально важным с точки зрения современных политических технологий и закономерностей) и современными информационными технологиями, он все более остро нуждается во все новых и новых впечатлениях, подобно пресыщенным китайским, римским и французским аристократам прошлого, нуждавшимся во все новых и новых вкусовых ощущениях.
Однако всякая особость, по самой своей сути не встречая конкуренции, почти гарантированно находит себе спрос. Разнообразие вкусов в условиях сенсорного голодания позволяет находить, - а точнее, создавать - свою рыночную «нишу» и выживать практически любой особости при условии наличия у нее ресурсов для противостояния обезличивающему и уравнивающему давлению внешней среды и умению искать указанные ниши.
Особенный товар или услуга по самой своей сути, просто в силу своей оригинальности не наталкивается на жесткую конкуренцию и оказывается монополистом на создаваемом им для себя рынке. Если этот рынок достаточно прибылен, или емок, или специфичен, производитель получает ресурс для того, чтобы закрепить свою особость при помощи информационных технологий, защищающих его «интеллектуальную собственность» (а на самом деле монопольное положение на создаваемом им рынке) от «подделок» (то есть конкуренции).
Монопольное положение производителя защищается не только юридическими средствами, но и зачастую более дешевым и действенным формированием у потенциального покупателя соответствующей (иррациональной и, как правило, заведомо не соответствующей действительности) убежденности - например, в том, что «правильное» сакэ может быть произведено только в Японии, виски в Шотландии, а коньяк во Франции.
В этих условиях ключевым вопросом национальной конкурентоспособности становится поиск и распространение особенных, оригинальных товаров и услуг, причем желательно уникальных.
Для каждого общества сферой его максимальной особости и минимальной воспроизводимости для окружающих является культура. При разумном отношении к себе она служит неисчерпаемым кладезем оригинальных и при этом как минимум трудно воспроизводимых представителями иных культур товаров, услуг и стереотипов. Они конвертируются в конкурентоспособность при помощи набора достаточно стандартных процедур, - посильных, правда, по интеллектуальным, организационным и финансовым причинам далеко не каждому современному обществу.
Таким образом, стремление к сохранению национального «образа жизни» и, соответственно, культуры вызвано отнюдь не только исторической сентиментальностью и стремлением сохранить внутреннее культурное разнообразие общества как залог его более высокой приспособляемости в будущем. Не менее важным и, по всей вероятности, более глубоким мотивом стремления к поддержанию и развитию общественной культуры и «национального духа» является их восприятие как залога поддержания особости общества и, соответственно, его большей конкурентоспособности, в том числе и в настоящем.
Важным фактором, повышающим значимость культуры в условиях информационной революции, является и превращение информации в наиболее важный, а скорее всего - и наиболее массовый предмет труда. Между тем информация по самой своей сути является носителем культуры. Она неотделима, неотъемлема от культуры тех, кто ее создает, передает и обрабатывает. Даже с чисто формальной точки зрения информация обычно передается и воспринимается на том или ином языке, являющемся носителем культурного кода.
Различие культур передающего и воспринимающего информацию оказывает серьезное влияние на воздействие передаваемого сообщения. Чем выше различия в культурах, тем выше это влияние, которое в отдельных случаях может превосходить даже влияние самого содержания этой информации.
В условиях создания, передачи и обработки информации как одного из наиболее важных форм деятельности особенности культуры, позволяющей или мешающей понимать представителей иных культур, становятся ключевым фактором конкурентоспособности.
Влияние этого фактора неоднозначно и ситуативно, так как в условиях массового формирования сознания, подрывающего значение логики, непонимание (в том числе из-за культурного разрыва) иногда оказывается единственным спасением из технологично расставленной ловушки.Для понимания возросшей важности культуры в эпоху информационной революции важно, что она задает стандарты, стереотипы мышления и эмоций, в соответствии с которыми осуществляется как создание, так и восприятие информации.
Между тем весь мировой опыт однозначно свидетельствует о том, что наиболее эффективной стратегией участия в конкуренции является создание стандартов, наиболее соответствующих своим собственным склонностям, и последующее навязывание их потенциальным конкурентам. Стандартизация в важнейшей области современной жизни - в информационной сфере - по самой сути информации неминуемо, хотя и не всегда осознаваемо, несет на себе сильнейший отпечаток «материнской» культуры.
Для обществ с иными культурами этот стандарт чужд и потому как минимум неудобен и объективно является сдерживающим их развитие, а как максимум - враждебен и потому прямо разрушителен. Особенно существенное и быстрое влияние на конкурентную борьбу оказывает распространение среди представителей той или иной культуры чуждых ей стандартов ведения политической и коммерческой деятельности.
в любой момент времени «чем больше познано, тем больше неизвестно». А неизвестное практически всегда на интуитивном уровне воспринимается человеком и человечеством как проблема, как потенциальная угроза. Поэтому увеличение масштабов деятельности и, соответственно, накопление знания само по себе ведет не только к количественному, но и к качественному нарастанию проблем, к их неуклонно повышающемуся многообразию и ускоряющемуся усложнению (в том числе и за счет постоянного перехода количества в качество).
Изложенные банальности означают, что по мере своего развития человечество выходит на уровень закономерностей, временной и пространственный масштаб которых все более превышает масштаб деятельности отдельного человека, а сложность и разнообразие которых все более усложняется.
Понятно, что индивидуальные способности каждого индивидуума ограничены. Ограничены как в принципе, - потому что этот уровень, по-видимому, имеет некий биологически предопределенный предел, - так и в каждый отдельный момент до достижения этого биологического предела. Эта принципиальная ограниченность сохраняется, несмотря даже на постоянное повышение качества мышления и увеличение его количественной мощности за счет все более массового и организованного использования все более современной техники (от книгопечатания до компьютеров).
Поэтому неуклонно нарастающие сложность и разнообразие проблем, с которыми сталкивается человечество, рано или поздно превысят уровень, доступный адекватному восприятию и анализу не только среднего, но даже самого выдающегося человека.
Повторим еще раз: посредством все более разветвленных и сложных организаций человечество постоянно приспосабливает себя к решению все более сложных проблем, как бы приподнимая свой интеллектуальный и организационный уровень до уровня, соответствующего этим проблемам.
Из-за принципиального единства мироздания эти проблемы в конечном счете едины и по мере усложнения, как это ни парадоксально, настойчиво требуют не только нарастающей специализации, но и выработки все более единого подхода к ним, - требуют универсализации знания.
Универсализация знаний, несмотря на растущую потребность в ней, на индивидуальном уровне редка, если вообще встречается: слишком сложны и разнообразны эти знания. Даже философия, универсальная по своей природе, требует создания специальных и достаточно сложных систем «приводных ремней», адаптирующих ее положения к реалиям конкретных сфер знаний.
Обычно универсализация знания проявляется лишь частично: как синтез, объединение предварительно резко разделенных и при том - обязательно смежных отраслей знания. В традиционном же, энциклопедическом, всеохватывающем (или хотя бы широко охватывающем) смысле слова она оказывается достоянием либо разветвленных компьютерных систем, либо крупных коллективов, становящихся в эпоху информационных технологий вместо отдельного человека основной единицей, инструментом и в конечном счете, вероятно, субъектом познания.
К нынешнему человечеству вполне применим апокриф об использовании иероглифического письма: число иероглифов, необходимых для написания или прочтения специализированной статьи и тем более книги, заведомо превышает в принципе доступное заучиванию одним человеком. Поэтому процесс письма и чтения по специальности - и, таким образом, процесс познания в целом, - доступен не отдельному человеку, но только коллективу.
Эпоху информационных технологий, характеризующуюся в том числе и взрывообразным расширением любой информации, едва ли не каждый бит которой превращается в своего рода заново взрывающуюся «сверхновую звезду», в полном смысле этого слова можно назвать «эпохой интеллектуальной коллективизации», точнее - эпохой принудительного, технологически предопределенного и в определенной мере даже насильственного коллективизма. Ибо один человек принципиально не в силах найти и воспринять необходимый для него объем информации.
В этом отношении коллективизм компьютерного века столь же жестко предопределяется использованием господствующей технологии, как и коллективизм Древнего Египта и других государств, для которых организация массовых работ (в основном в области мелиорации) были объективным условием выживания.
Качественная разница заключается в самих используемых технологиях и, соответственно, в уровне и производительности индивидуального человека и его индивидуального сознания, являющегося частью коллективного разума.
В Древнем Египте организация общества могла быть сколь угодно совершенной, - но она находилась в столь жестких внешних рамках и осуществляла настолько примитивные функции, что по необходимости представляла собой простейший социальный автомат, не способный не то что к сложной деятельности и самообучению, но даже к малейшему стихийному приспособлению к меняющейся окружающей среде. При значительных и относительно быстрых изменениях этой среды социальные автоматы древности рушились, как карточные домики, какими бы изощренными они ни были и какие индивидуальные умения ни стимулировали бы они в своих недрах на потребу восхищенным археологам будущего.
Однако принудительный коллективизм компьютерной эры имеет и другую - не коллективную, но индивидуальную сторону. В условиях доминирования информационных технологий индивидуум постепенно становится таким же частичным работником, каким он был и в машинном производстве. Раньше он был бесправным придатком станка - теперь он становится почти столь же бесправным придатком общедоступного, но все равно не зависящего от него и не контролируемого им информационного окружения, - принадлежащего и управляемого, правда, уже не таким же отдельным человеком, как и он сам, но «коллективным разумом» новых организаций.
Специализируясь на неизбежно узкой и, как правило, в силу объективных обстоятельств сужающейся теме, работник ставится ограниченным, односторонне развитым. Если организация - это нечто «большее, чем человек», то ее сотрудник, какие бы степени свободы ни были ему предоставлены, - неизбежно уже нечто меньшее.
Именно в этом заключается, с одной стороны, один из секретов успешности американской личной ограниченности, на которую обращают внимание большинство представителей других обществ, а с другой - причина настойчивого, последовательного и в конечном счете эффективного культивирования американским обществом этой ограниченности. Дело в том, что ограниченность личности, ее одностороннее развитие существенно облегчают ее встраивание в организацию и тем самым повышает ее эффективность как частичного, пусть даже и творческого, работника.
Односторонне развитых людей намного легче складывать в организационные структуры - по тем же причинам, по которым строить сооружения из одинаковых и потому заведомо совпадающих друг с другом кубиков проще и надежней, чем из хаотически подобранных объектов случайных, пусть даже и красивых, очертаний.
Именно в этой особенности американского национального характера и заключается одна из причин того, что искусство составлять людей в структуры впервые появилось как вид деятельности именно в США. А когда людей легче складывать в структуры, то и сами эти структуры работают надежней и добиваются больших конкурентных успехов.
Оборотная сторона этого - упрощение структуры личности не только как результат, но и как стратегическая социальная цель, как стихийно проявляющаяся задача основной части организаций и общества в целом. Это ведет к стандартизации, ограничивающей возможности индивидуального творчества и подрывающей тем самым саму возможность прогресса организаций.
Американское общество выработало множество разнообразных и в целом эффективных механизмов (начиная с поддержки иммиграции творческих людей и знаменитой «политкорректности»), стимулирующих внутреннее разнообразие и смягчающих тем самым описанное противоречие. Однако все эти усилия остаются частичными, сохраняющими описанное противоречие, которое, несмотря на все старания, еще может «выстрелить».
Возможен, впрочем, и иной вариант: противоречие между стандартизацией индивидуальных личностей ради удобства формирования организации и потребностью этих же организаций в необычных личностях ради стимулирования необходимого для их развития творчества может быть решен и на уровне коллективов, а не отдельных людей.
Ведь развитие компьютерных технологий и формирование всемирной информационной сети может достигнуть момента, когда ее сложность будет сопоставима со сложностью человеческого мозга или даже превысит ее. С этой точки зрения нынешние раздробленные и противоречивые «коллективные сознания» могут стать элементами и контурами единого планетарного сознания, подобно тому, как индивидуальное сознание человека уже становится элементом сознания коллективного. Это сознание впервые в истории цивилизации может сделать человечество (а точнее - его активно использующую компьютерные технологии часть) действительно единым целым. Следует подчеркнуть - человечество, но не отдельных людей и даже не их отдельные объединения (организации).
При усложнении и сгущении информационных потоков на базе более развитых коммуникаций еще до формирования единого планетарного сознания возникнут единые планетарные контуры переработки информации, носящие полностью надчеловеческий характер и, вполне возможно, в принципе не поддающиеся восприятию со стороны индивидуальных сознаний. Было бы безосновательным биологическим шовинизмом априорно утверждать, что этим контурам и связанному с ними планетарному разуму будут недоступны творчество и интуиция. Более того: близость по масштабу к единому информационному полю, являющемуся, как мы предположили (см. параграф …), источником интуиции и творчества, позволяет допустить, что эта форма мышления будет более органична ему, чем отдельным личностям.
Таким образом, снижение способности к творчеству со стороны интегрируемых в организации отдельных личностей может быть с лихвой восполнено появлением качественно нового субъекта творчества - коллективного разума или объединения коллективных разумов в единый планетарный разум, по-прежнему образуемый в конечном счете индивидуальными людьми и не существующим без них и вне них. Сегодня он если уже и существует, то, скорее всего, лишь потенциально; это «разум, еще не проснувшийся».
Человек будет постоянным источником пополнения информационного поля; возможно, некоторые его особенности (в частности, эмоциональность) обеспечат ему положение уникального элемента в иерархии разумов и, соответственно, сделают его вклад в формирование информационного поля необходимым и незаменимым.
Биологическая, социальная и технологическая эволюция станут предварительными элементами эволюции надчеловеческого сознания, - а возможно, и сознательно используемым им инструментом самосовершенствования.
Человечество, по-видимому, еще не столкнулось непосредственно с планетарными проблемами, требующими формирования и пробуждения планетарного же разума. Но то, что инструмент этого формирования уже куется вдохновленными похотью любознательности и наживы умами, заставляет вглядываться в убегающий горизонт человеческого развития в предвкушении новых проблем и свершений. Хотя нельзя полностью исключить вероятности того, что не только коллективный разум, но и грядущие планетарные проблемы окажутся доступными для восприятия только коллективного, но не индивидуального сознания, а мы в своем стремлении к известному и покою сможем увидеть лишь их слабое отражение, воспринимая их лишь как частное изменение привычных, рутинных проблем.
* * *
Так или иначе, главным уроком на сегодняшний день и одновременно главным результатом развития информационных технологий является то, что основным действующим лицом мировой истории неуклонно становится все более разумная, все более крупная и все более «мягкая», то есть все меньше претендующая на монопольное, единоличное обладание своими членами, организация.
Историю в еще большей степени, чем в наполеоновские времена, делают «большие батальоны», - движущиеся сами и по своей воле, не ощущаемой для своих членов, больше не нуждающиеся в думающих за них и направляющих их Наполеонах, - по-видимому, отныне и навсегда.
В ходе воздействия на чужое сознание и тем более формирования его вы обволакиваете его «информационными фантомами», конструируя для него специфический «информационный мир». Принципиально важно, что он должен быть более комфортным, привлекательным, понятным и льстящим самолюбию объекта вашего воздействия чем тот, который складывается вокруг него «на самом деле» - вне вашего воздействия.
Это категорическое, технологическое условие успешной работы по формированию чужого сознания. Вам удастся сформировать или хотя бы скорректировать его нужным вам образом только в том случае и только в той степени, в которой формируемый вами «информационный мир» будет более привлекательным, более конкурентоспособным чем тот, который складывается вокруг объекта вашего воздействия без вашего участия - в том числе и благодаря осознанным усилиям ваших непосредственным конкурентов.
Убеждая кого-то в чем-то (а управление при помощи формирования сознания во многом сводится к убеждению), вы неминуемо, просто в силу самого характера используемых вами технологий убеждаете в этом же самом и себя. Выстраивая логические и эмоциональные цепочки, призванные убедить собеседника в том или ином необходимом вам постулате, вы проверяете эффективность своих построений прежде всего на своем собственном сознании, которое способно выдержать подобные испытания лишь до определенного, достаточно низкого предела.
В предельно грубой форме это можно соотнести с хорошо известным сотрудникам правоохранительных органов всего мира «комплексом правдивого мошенника». Это симптом непосредственно связан с тем, что люди инстинктивно чувствуют, верит ли сам их собеседник в то, что он говорит. Поэтому, чтобы с высокой степенью вероятности обмануть не страдающего излишней доверчивостью человека, надо не просто изображать уверенность в правоте своих слов, но самому - искренне и без остатка - поверить в нее, чтобы ни при каких обстоятельствах, никак, ни словом, ни жестом, не продемонстрировать и тени неуверенности в прокламируемых постулатах.
Замените слово «обмануть» словом «убедить», и вы обнаружите секрет - с одной стороны, эффективного управления в современных условиях, а с другой - ограниченности выдающихся менеджеров, популярных телеведущих и журналистов-аналитиков.
Понятно, что, невольно убеждая себя в том, во что предстоит поверить объекту вашего воздействия, вы теряете как минимум объективность. Ведь, чтобы убедить, надо исключить сомнения, - то есть добровольно отказаться от «несанкционированного использования» собственного разума и запретить себе критическое восприятие не только своих слов, но и самой действительности.
Столкнувшись в условиях информационной революции с размыванием реальности, управляющие системы нашли выход в ее повсеместном конструировании. Беда в том, что при этом они в силу вполне объективных причин обращают внимание преимущественно на решение собственных, сиюминутных задач, и не озабочены тем, как соотносятся с действительностью «информационные миры», созидаемые ими в массовом порядке.
Между тем для объектов управления расхождение между созданным управляющей структурой информационным и реальным мирами может приобрести не просто пагубный, но и летальный характер. Стараниями Льюиса Кэролла каждый из нас легко представит себе Алису в Зазеркалье, но вряд ли сможет вообразить свою собственную, реальную жизнь по финансовому - или любому иному - плану, сверстанному этой Алисой в промежутке между «безумным чаепитием» и игрой в крокет при помощи ежей и фламинго.
Вопреки узбекской пословице, если вы сто раз искренне и с должным желанием убедить произнесете слово «халва», во рту у вас станет сладко. Если же при этом опираться на всю мощь современных информационных технологий, вы легко сможете и не вспомнить потом, ради чего начали всю эту историю, - но едва ли не на всю жизнь запомните сладость и аромат в действительности никогда не существовавшей халвы. В относительно слабо развитых и особенно переходных обществах очень похожий эффект в массовом порядке наблюдается по отношению к демократии.
Этот явление - самопрограммирование - следует рассматривать в качестве первой и едва ли не наиболее грозной опасности, связанной с превращением формирования сознания в наиболее эффективный бизнес.
Управляющие системы, в массовом порядке применяющие технологии формирования сознания, могут просто потерять адекватность в масштабах уже не отдельных авторитарных режимов, но всего как минимум развитого, а скорее - всего в массовом порядке использующего информационные технологии мира.
Это не может не привести к непредсказуемым, но гарантированно печальным последствиям для всего человечества, которое будут вести постоянно впадающие в эйфорию слепоглухонемые капитаны, убежденные в своей правоте и в полной достаточности своих органов чувств.
Динамичное, направляемое и хаотичное информационное воздействие на индивидуальное сознание ведет к тому, что оно начинает жить в значительной степени не в реальном мире, а в мире информационных фантомов. Даже повседневную, привычную и неопровержимую реальность, с которой оно сталкивается на каждом шагу, индивидуальное сознание начинает оценивать уже исходя в основном из опыта и системы ценностей, получаемых им не от своего непосредственного окружения и личного опыта, но от комплекса существующих в обществе информационных технологий, в первую очередь средств массовой информации.
При этом получаемые и осваиваемые им опыт и система ценностей являются в целом ряде случаев, если вообще не в основном, не вызревшими в недрах тех или иных коллективов в ходе их естественного развития, но имплантированными в них извне, а перед тем более или менее искусственно сконструированными специалистами в области информационных технологий в соответствии с целями заказчика (это еще в лучшем случае), а то и вовсе в соответствии со случайными и кратковременными целями и прихотями самих этих специалистов. Следует отметить, что в роли такого заказчика могут выступать практически любые структуры соответствующего общества (или иных обществ), включая и те, интересы которых прямо противоположны интересам данного общества.
Существенно и то, что потеря объективизированного критерия истины многократно усиливает естественное стремление к комфорту индивидуального сознания. С одной стороны, утратив возможность преследовать истину, оно начинает жаждать хотя бы ее эрзаца в виде комфорта (классический пример успешности такой замены дает протестантизм), с другой, «информатизированное сознание», в отличие от обычного, может почти безнаказанно (по крайней мере, значительно дольше) игнорировать реальность, которая по каким-либо причинам не устраивает его.
Размывание государства: параллельные центры власти
Наряду с возникновением Интернета и глобального рынка капиталов размывание государства является едва ли не единственным фактом, признаваемым подавляющим большинством исследователей процессов глобализации.
«Информационные, финансовые и иные процессы, связанные с глобализацией, сокращают возможности национальных правительств по контролю внутриполитической ситуации и управлению ею. Отдельные государства, находясь под усиливающимся воздействием ситуации на мировом рынке, теряют суверенитет над национальной экономикой… Выходят из-под контроля информационные потоки. Многие функции, ранее выполнявшиеся правительствами, переходят к транснациональным корпорациям, институтам гражданского общества. Национальные и международные неправительственные организации… оказывают растущее влияние на общественное мнение, формирование политики, выработку законов, сами выполняют функции социальной защиты и даже принимают участие в деятельности комитетов и комиссий ООН. Правительства частично утрачивают монополию на реализацию властных полномочий. Власть растекается.»
Традиционные властные полномочия государства буквально вырываются у него как наднациональными, так и внутренними структурами, в сфере как международных отношений, так и внутренней политики. Более подробно этот процесс будет рассмотрен в параграфе 10.2., а пока отметим лишь, что основными видами наднациональных структур, ограничивающих полномочия и реальные возможности государства, в настоящее время являются:
разнообразные органы международного управления и урегулирования, создаваемые на межгосударственном уровне (классические и наиболее известные примеры - НАТО и переживающая после «холодной войны» кризис идентичности ООН, а также МВФ и Мировой банк);
транснациональные корпорации;
международные общественные, религиозные и преступные организации (их объединяет негосударственный и преимущественно внеэкономический характер объединения и целеполагания);
глобальные СМИ.
Последние - единственные ограничивающие государство структуры, не являющиеся самостоятельными участниками глобальной конкуренции. Они ограничивают влияние всякого государства на жизнь создавшего его общества, так как являются непосредственным инструментом формирования глобального, международного общественного мнения и «моральных стандартов», неизбежно навязываемых государствам - тем эффективнее, чем более слабым то или иное государство является.
Глобализация ограничивает роль государств не только «сверху», но и «снизу», укреплением и прямым выходом на международную арену отдельных элементов общества. Как правило, это те же самые структуры (кроме изначально межгосударственных), которые ограничивают государство «сверху», но на более раннем этапе своего развития, когда они еще не стали полностью международными и не утратили своего национального «лица».
Помимо корпораций, превращающихся в транснациональные, значительную роль начинают играть регионы, причем увеличивают влияние как наиболее, так и наименее развитые экономически территории. Первые приобретают определенную автономию в обмен на политическую лояльность и согласие на перераспределение их средств в пользу вторых, а вторые - получая некоторую самостоятельность в международных контактах в качестве дополнительного инструмента саморазвития, в обмен на относительное уменьшение прямой поддержки со стороны государства.
Главным источником влияния структурных элементов общества, позволяющим им подниматься до уровня государства и вступать с ним в диалог, становится их выход на международную арену и привлечение на свою сторону глобальных сил.
Привлекая для взаимодействия с государством внешние силы, соответствующие элементы общества неминуемо становятся проводниками их интересов. Здесь нет злого умысла, это абсолютно естественный и стихийный процесс - своего рода плата за поддержку, которую элементы того или иного общества оказывают внешним силам, на которые они опираются в диалоге (или противостоянии) с государственными структурами.
Однако этот естественный процесс создает потенциальную и часто реализующуюся угрозу. Так как современный мир лишь в минимальной степени может быть признан идеалистичным, внешние силы оказывают поддержку тем или иным общественным элементам в их диалоге с государством лишь в обмен на продвижение теми их собственных интересов. В большинстве случаев эти интересы не совпадают с интересами соответствующих обществ, так как иначе они реализуются этим обществом самостоятельно, и потребность в их специальном продвижении при нормальном функционировании общественных механизмов просто не может возникнуть.
В результате общественные структуры, опирающиеся на внешние силы, становятся проводником их интересов - «пятой колонной», часто стоящей на службе конкурентов их собственного общества и действующей прямо против него.
Так, развитые страны используют глобальные и национальные сети разнообразных негосударственных организаций (в том числе и образующих так называемое «гражданское общество») для навязывания своих стандартов менее развитым обществам. Эти стандарты, вызревшие в иных условиях, в лучшем случае непосильны для указанных обществ и часто не только не соответствуют их условиям, но и прямо подрывают и культурные, и материальные основы их конкурентоспособности, а то и самой жизни.
Таким образом, снижение роли государства в ходе глобализации, ограничивая влияние общества на реально осуществляемую политику и на свое собственное развитие, способствует навязыванию этому обществу внешних, глубоко чуждых, а часто и прямо враждебных ему интересов, мотиваций и практических действий.
Элита: прорыв в никуда
Принципиально важно, что ограничение демократии осуществляется технологиями формирования сознания не только через размывание и ослабление роли государства, но и непосредственно, при помощи специфического характера и последствий массированного воздействия на сознание.
Дело в том, что для формирования сознания общества по чисто технологическим причинам нет нужды преобразовывать сознание всего населения. Достаточным оказывается значительно более простой и менее затратный вариант: добиваться нужного поведения общества воздействием не на все его слои, но лишь на элиту.
Элита общества - его часть, участвующая в принятии важных для него решений, в формировании его сознания или являющаяся примером для подражания.
Длительные, концентрированные и в каждом отдельном случае целенаправленные усилия по формированию сознания изменяют сознание элиты более быстро, чем сознание общества в целом, и при том - совершенно особым, специфическим образом. В результате оно постепенно начинает коренным образом отличаться от сознания основной части общества.
В ситуации, когда способ мышления и мировоззрение элиты весьма существенно отличаются от наиболее распространенных в обществе, элита отрывается от него и тем самым утрачивает не просто свою эффективность, но и свою общественно полезную функцию, которая, собственно говоря, и делает ее элитой, и оправдывает ее существование. Подвергнувшаяся форсированному воздействию информационных технологий, форсированной перестройке сознания элита по-другому, чем возглавляемое и ведомое ею общество, мыслит, исповедует иные ценности, по-другому воспринимает окружающий мир и совершенно иначе реагирует на него.
Это уничтожает сам смысл демократии (лишая оправдания в том числе и существование формально демократических институтов), так как идеи и представления, рождаемые обществом, уже не диффундируют наверх по капиллярам социальных систем, но просто не воспринимаются элитой и, соответственно, перестают влиять на общественное развитие непосредственно, через изменение поведения этой управляющей системы.
В результате потенциал демократии съеживается до совершенно незначительных размеров самой элиты. С какой скоростью и насколько при этом незаметно для общества протекает данный процесс, наглядно демонстрирует пример нашей страны, в которой «демократы» уже в 1998 году, то есть за семь лет своего господства оторвались от народа значительно сильнее, чем коммунисты - за семьдесят лет своего.
До момента коренного преобразования сознания элиты мы видим на довольно многочисленных исторических примерах (как в России, так и в других странах), что относительная эффективность системы управления способна на ограниченные промежутки времени во многом компенсировать слабость или даже отсутствие традиционных демократических институтов.
Государственный деятель отличается от политика тем, что политик думает о следующих выборах, а государственный деятель - о следующем поколении.
Глава 5. РАЗДЕЛЕНИЕ ОБЩЕСТВА
«Всякое царство, разделившееся внутри себя, падет»
(Библия)
5.1. «Информационное сообщество»
С началом всеобщего распространения информационных технологий, давших старт процессам глобализации, основной частью элиты информатизированного общества становятся его члены, так или иначе участвующие в формировании его сознания.
С одной стороны, это вызвано наибольшей эффективностью соответствующих технологий, в силу которой у причастных к ним лиц существенно больше шансов проникнуть на верхние этажи управленческой пирамиды, чем даже у самых искушенных в соответствующих областях профессионалов. Поэтому, в частности, периодически происходящие прорывы к реальной власти (часто с получением соответствующих формальных постов) политтехнологов, журналистов, а то и откровенных шоуменов, так раздражающие большинство обладателей здравого смысла, являются не досадными сбоями в работе отлаженной управленческой машины, но вполне объективной закономерностью эпохи глобализации. Эта закономерность отражает объективно же обусловленное снижение эффективности сформировавшихся в прошлых исторических условиях управляющих систем (подробней см. в главе 4).
С другой стороны, в условиях доминирования информационных технологий достижение успеха даже в традиционных видах человеческой деятельности, - например, бизнесе, науке, искусстве, - как правило, требует эффективного и энергичного формирования сознания, как общественного, так и индивидуального. Без применения соответствующих технологий к окружающим оказывается невозможно даже надежно закрепиться на достигнутом уровне, не говоря уже о подъеме на следующий. Без последовательного применения подобных технологий к своему собственному сознанию, - своего рода «самовоспитания» и аутотренинга - индивид оказывается неспособным к победе в жесткой конкурентной борьбе, усиливающейся по мере продвижения по социальной лестнице.
Таким образом, информационные технологии и особенно их специфический стержень - технологии формирования сознания - оказываются источником, поставляющим новых членов общественной элиты, а с другой стороны - необходимым инструментом для поддержания и укрепления ее членами своего высокого положения.
В результате в информатизированном обществе из высококвалифицированных профессионалов (во всех сферах человеческой деятельности, включая политику, управление, лоббирование, стратегическую аналитику и так далее), связанных с разработкой и применением технологий формированием сознания, достаточно быстро формируется своего рода внутреннее «информационное сообщество». Оно во многом совпадает с элитой соответствующего общества и также обладает специфическим мировоззрением, системой ценностей и стилем поведения.
Со временем оно неминуемо обособляется в рамках каждого отдельного общества. Причина этого обособления - не только систематическое и интенсивное применение к «информационному сообществу» как к части элиты технологий формирования сознания (последствия этого достаточно подробно описаны в предыдущем параграфе), но и собственный специфический образ действия этого сообщества, также оказывающий исключительно серьезное влияние на формирование сознания его членов.
Можно было бы предположить, что члены «информационного сообщества», занимаясь столь творческой деятельностью, как применение информационных технологий и формирования сознания, являются высоко творческими, раскрепощенными (по крайней мере, интеллектуально и духовно), оригинально мыслящими людьми.
Такие люди, действительно, имеются практически в каждом «информационном сообществе», однако, как это ни парадоксально, они, как правило, не играют в нем значимой роли и лишь в незначительной степени влияют на формирование его отношения к тем или иным явлениям.
У подавляющего же большинства представителей «информационного сообщества» внешняя личная яркость, значительная энергетика, профессионализм в своей узкой сфере деятельности и исключительное умение произвести на окружающих и тем более на своего непосредственного собеседника благоприятное, причем заранее запрограммированное впечатление трагически сочетается с глубочайшей внутренней пустотой, интеллектуальной скудостью и граничащим с убожеством догматизмом.
Подлинным потрясением при знакомстве с представителями «информационного сообщества» оказывается именно их зашоренность и глубочайшая приверженность стереотипам мышления, - как правило, именно тем, насаждением которых они в соответствующий период времени занимаются (строго говоря, это представляется вполне логичным).
Творческие навыки применяются ими избирательно, как правило, лишь в сфере выполнения своих профессиональных обязанностей - в бизнесе или на службе, при реализации так или иначе поставленной перед ними (или даже осознанной ими самими) задачи. В этом плане они являются своего рода «творческими винтиками», изобретательными и раскрепощенными лишь в узких рамках, достаточно жестко заданных ими выполняемой ими функцией.
За четко очерченными пределами члены «информационного сообщества» производят удручающее впечатление, демонстрируя весь набор стереотипов и стандартных внутренних комплексов, свойственных объектам систематического применения технологий формирования сознания. Формируя сознание других, они становятся образцовыми примерами применения соответствующих технологий.
Возможно, их интеллектуальная слабость является специфическим проявлением коллективного сознания (см. о нем в параграфе …), регулирующего общественные процессы с использованием представителей «информационного сообщества» в качестве «частичных интеллектуальных» или «частичных управленческих» работников. «Частичные работники» ранних индустриальных производств были прикованы к станку, на котором они выполняли одну-единственную частичную операцию, и попросту не могли существовать вне соответствующего производства, ибо не умели делать ничего, кроме этой операции, и не имели возможности переучиться. Соответственно, «частичные работники» современных «информационных сообществ» не могут существовать вне господствующих парадигм и стереотипов мышления, ибо не обладают способностью восприятия и осмысления альтернативных подходов.
Их пример - фантастическая в своей наглядности и трагичности иллюстрация того, что злоупотребление даже традиционными информационными технологиями, не говоря уже о достаточно изощренных современных технологиях формирования сознания, роковым образом снижает порог критичности (см. параграф …).
Демонстрация обыденных стереотипов производится членами «информационного сообщества» с отнюдь не обыденной агрессивной напористостью и исключительной энергией; фактически это уже не демонстрация, а настойчивое и назойливое навязывание указанных стереотипов.
Характерно, что столкновение с несогласием, вызывающее у большинства обычных граждан лишь отстранение, часто даже не сопровождающееся попыткой зафиксировать разность подходов и лишь весьма редко - стремление совместно докопаться до истины, членами «информационного сообщества» воспринимается как вызов и вызывает стремление немедленно искоренить ересь, переубедив или же опорочив его носителя.
Лишь в редких случаях эта агрессивная реакция вызвана восприятием еретика как потенциального конкурента, способного отвлечь на себя общественный интерес и тем самым ослабить позиции соответствующего члена «информационного сообщества».
Как правило, причиной враждебности к инакомыслию является глубочайшее органическое, внутреннее неприятие его как факта, вне зависимости от содержательного наполнения. Диссидент, высказывающий точку зрения, не совпадающую с общепринятой, почти автоматически воспринимается членами «информационного сообщества» как неполиткорректный раздражитель, чужак, «человек не из тусовки», представляющий прямую угрозу сложившемуся и устраивающему всех status quo. В этом отношении формально безупречно демократическое информатизированное общество оказывается значительно более догматичным и нетерпимым к инакомыслию по всем существенным вопросам, чем все еще хорошо памятные нам авторитарные общества.
Нетерпимость же «информационного сообщества» не просто иллюстрирует большую, чем в среднем, степень перерождения его сознания из-за более интенсивного применения технологий его формирования.
Главное заключается в том, что описанные косность и нетерпимость разоблачают современные «информационные сообщества» как простой инструмент трансляции и внедрения, но ни в коей мере не создания господствующих представлений. Членов этого сообщества можно сравнить с музыкальными шкатулками, способными исполнять лишь одну заложенную при их создании пьесу, хотя и с незначительными вариациями. Даже лучшие из них - не композиторы, но не более чем аранжировщики, пусть даже бесконечно умелые и изобретательные.
Фактически в информационном пространстве они выполняют роль пропагандистов, распространяющих сложившиеся с их минимальным участием стереотипы и реализующие принятые без них стратегические решения. То, что при этом они переполнены ощущением собственной значимости, искренне чувствуют себя творцами миров и властителями дум мириадов серых убогих людей, сознание которых они успешно формируют и поведением которых они, как правило, эффективно манипулируют, лишь оттеняет их второстепенную, исполнительскую роль.
Но, осознав ее, мы сталкиваемся с проблемой неопределенности механизмов формирования стереотипов, внедряемых «информационным сообществом».
Если властители дум (без всякой иронии - его члены, как правило, именно ими и являются) и «хозяева жизни» выполняют всего лишь роль ретрансляторов, пусть бесконечно творческих, талантливых и эффективных, то кто же и каким именно образом разрабатывает и закладывает в их головы и сердца представления и стереотипы, которые они потом столь вдохновенно навязывают обществу?
Поиск конкретного субъекта, своего рода демиурга, занимающегося этой ответственной работой, столь же благодарен и перспективен, как и поиск очередного «мирового правительства» или непосредственно господа бога.
Стереотипы и представления, внедряемые членами «информационного сообщества», зарождаются и отбираются не где-либо в стороне, но в их собственном кругу. Этот процесс носит стихийный, в очень большой степени безличностный (хотя всякую новую мысль, конечно, кто-то высказывает впервые) характер и является одним из важнейших элементов саморазвития общества; при этом он хаотичен, ограничивается и направляется лишь основными системами господствующих в соответствующем «информационном сообществе» объективно обусловленных интересов, мотиваций и психологических особенностей.
Развитие новых представлений от момента зарождения до приобретения ими доминирующего положения даже до распространения технологий формирования сознания было исключительно сложным процессом. Это наглядно иллюстрируют многочисленные исследования истории тех или иных сфер человеческой мысли. В наши дни широко известны примеры мгновенного распространения идей, соответствующих интересам или психологической потребности «информационных сообществ» (и соответствующих обществ), но процесс их зарождения, вероятно, является неопределенным и принципиально не поддающимся однозначной реконструкции. Развитие же идеи, которая так и не стала доминирующей, за исключением отдельных счастливых случаев, когда она обретает группу не зависящих друг от друга и потому независимых историков, вообще почти невозможно проследить и проанализировать.
В этих процессах играет большую роль случайное, непредсказуемое взаимодействие воспитания личности, ее специфических особенностей и характера внешней среды. Члены «информационного сообщества», при всей отделенности от своего общества, остаются социальными существами, ведущими общественную жизнь со всеми ее элементами. Каким бы узким ни был круг их общения, они получают сигналы, пусть даже соответствующим образом отобранные и искаженные, и из внешнего мира.
При этом идеи оплодотворяют идеи, а информация - информацию. Самопрограммирование, индукция и обратное наведение информационных полей, их наложение, интерференция, хаотическое взаимопоглощение или взаимоусиление, а также спонтанный переход в новое качество и по сей день, насколько можно понять, остается неизведанной областью, систематические исследования которой даже не начинались.
В идейном плане, несмотря на периодическое появление новых веяний, «информационное сообщество» более однородно, чем остальные части соответствующего общества. Это объективно обусловлено, так как транслировать и внедрять разнородные и противоречивые представления если и можно с чисто технологической точки зрения, то, во всяком случае, исключительно сложно и затратно.
Однако такая однородность затрудняет возникновение и принятие новых представлений, усугубляя косность «информационного сообщества». Его интеллектуальная малоподвижность, низкая изменчивость влияет на все общество, снижая его приспособляемость, а следовательно, и устойчивость. В результате информатизированное общество, как это ни парадоксально, оказывается менее стабильным и прочным и, вероятно, в конечном счете менее жизнеспособным, чем традиционное, - однако это представляется той неизбежной ценой за массовое применение информационных технологий и технологий формирования сознания, которую приходится платить за его возросшую благодаря указанным технологиям мощь.
Все политически и экономически значимые социальные слои и группы оказываются объектом целенаправленного воздействия технологий формирования сознания, обеспечивающих нужные типы голосования (и, более широко, проявления общественной активности) и потребления.
В то же время принципиально новым явлением, порождаемым именно глобализацией, оказывается стимулирование и поддержание маргинального типа потребления, оборачивающегося социальной маргинализацией и последовательным дроблением социума.
Причина этого заключается в сочетании глобализации рынков, кардинально увеличивающем их масштабы, и обострения конкуренции, сопровождающейся формированием глобальных монополий. В этих условиях борьба за традиционного, стандартного потребителя ведется в мировом масштабе между ограниченным количеством глобальных коммерческих гигантов. Участие в этой схватке подавляющему большинству производителей просто не под силу.
Одним из объективно обусловленных выходов оказывается углубление специализации: чем она глубже, тем ниже уровень конкуренции, тем проще развивать бизнес. В то же время глобализация рынков при должном характере продвижения товаров обеспечивает наличие практически любых видов спроса, так что своего потребителя, - причем во вполне достаточных количествах, - в конечном счете может найти даже самый экзотический и необычный товар.
В результате одним из значимых направлений развития бизнеса становится удовлетворение маргинальных потребностей маргинальных элементов различных обществ. Так как конкуренция снижается по мере углубления специализации, подобный бизнес оказывается успешным и начинает воспроизводиться уже как устойчивая и в высшей степени эффективная модель коммерческого поведения.
И здесь следует вспомнить, что традиционные представления о бизнесе, который послушно следует за капризно меняющимся спросом, чтобы рабски удовлетворить его, устарели еще более, чем представления о капитализме свободной конкуренции, на основе которых построена вся идеология российских «либеральных фундаменталистов».
По крайней мере после Второй Мировой войны производство все более энергично преобразует и развивает спрос. Суть «революции потребления», приведшей к созданию в развитых странах «общества потребления» и превращению всей западной цивилизации в «цивилизацию потребления» как раз и заключается в том, что производство раз и навсегда перестало следовать за спросом. Сделав устаревшими традиционные марксистские представления, оно само создает этот спрос, преобразуя, а все чаще - и порождая предпочтения потребителя в соответствии со своими собственными потребностями и возможностями (см. параграф …). Распространение технологий формирования сознания как раз и стало высшим, а возможно, и окончательным проявлением описанной тенденции.
Именно порождение и углубление все новых и новых потребностей стало тем инструментом, которым современные технологии осуществляют преобразование современного общества, не просто порождая новые, еще недавно не существовавшие виды потребления, но новые формы поведения, образы действия, стили жизни - и, в соответствии с ними, целые социальные структуры. Таким образом, стремясь к расширению спроса при помощи создания все новых его видов и все новых способов потребления, производственные технологии начинают напрямую изменять социальную и культурную структуру общества, коренным образом революционизируя процесс его изменений.
Если раньше общество медленно и мучительно приспособлялось к развивающимся технологиям, часто задерживая их развитие, но, будучи их отражением, не являлось прямым объектом их воздействия, то теперь ситуация в корне изменилась. По-прежнему оставаясь отражением технологий в зеркале человечества, структуры и психология общества стали прямым объектом активного преобразования, систематически и повсеместно осуществляемого опирающимся на соответствующие технологии и заинтересованным во всемерном расширении спроса бизнесом.
Однако возникновение маргинальных типов потребления и порождение ими все новых и новых маргинальных социальных групп - лишь одно из направлений разрушения внутренней целостности информатизированных обществ.
Относительно крупные социальные группы, значимые с точки зрения потребления, становятся почти таким же объектом концентрированного применения технологий формирования сознания, как и общественная элита. Используя их особенности и отличия от остальных социальных групп, указанные технологии неизбежно усиливают эти особенности и отличия, тем самым отделяя, обособляя «целевую» социальную группу от всех остальных.
Результат - усиление внутренней раздробленности и разъединенности информатизированного общества.
Однако даже когда технологии формирования сознания направлены на решение универсальных задач и применяются не к той или иной «целевой» социальной группе, а ко всему обществу, различные социальные слои и группы в силу объективных психологических различий реагируют на одни и те же воздействия по-разному. Различия реакций усиливается тем, что массированное применение таких сложных технологий, как технологии формирования сознания, мешает их «тонкой настройке» и может обеспечить лишь самый общий учет специфики восприятия тех или иных социальных групп, пусть даже и весьма значительных по своей численности.
В результате под воздействием «информационного пресса» психологические различия между базовыми социальными слоями и группами, в первую очередь в способе восприятия, усугубляются, социальная ткань общества «расползается», и общество стремительно, глубоко и, что самое важное, устойчиво сегментируется.
Социум дробится, разделяясь на все более мелкие субкультуры, представители которых не связаны друг с другом и следуют различным стереотипам восприятия, поведения и мышления.
На все это накладывается иммиграция, в первую очередь в развитые страны, масштабы которой колоссально выросли с началом глобализации. Ее упростило и усилило удешевление и приобретение всеобщего характера системами связи и коммуникации, позволяющим быстро и без затрат получить всю необходимую информацию, забронировать билеты, снять номер в гостинице и даже устроиться на работу, - и все это в чужой стране.
Однако главной причиной значительного расширения иммиграции стала победа развитых стран в «холодной войне». С одной стороны, она породила массовое бегство населения бывших социалистических стран и особенно СССР в вожделенный «свободный мир». Бегство достигло такой интенсивности, что последнему уже через несколько лет пришлось, забыв о пышности лозунгов о правах человека, лихорадочно взяться за восстановление пресловутого «железного занавеса» - правда, уже не с Востока, а с Запада.
С другой стороны, прекращение противостояния двух систем нанесло сильнейший удар наименее развитым странам, которые, перестав быть «полем боя», утратили и свою полезность для развитого мира и лишились помощи, которую уже привыкли получать от него. В сочетании с качественным ужесточением глобальной конкуренции результатом потери помощи стала утрата необходимых ресурсов развития и глубокая комплексная дезорганизация этих стран, принесшая массам их жителей несчастья и породившая усиление иммиграционного давления на развитые страны (частично отраженного при помощи ограничения въезда).
Иммиграция усилила внутреннюю разнородность развитых обществ, дополнив ее социальный характер более значимой и разрушительной этнической и культурно-цивилизационной разнородностью.
Подводя промежуточные итоги, мы можем отметить, что глобализация способствует глубокому внутреннему разделению человеческих обществ, в первую очередь развитых, за счет действия следующих основных механизмов:
формирования «информационного сообщества» - обособленного от основной части общества круга людей, причастных к систематическому использованию технологий формирования сознания;
выделению маргинализированных социальных групп в результате систематического стимулирования средними и мелкими субъектами глобальных рынков маргинальных типов потребления;
различной реакции основных социальных групп на стандартные технологии формирования сознания;
иммиграции, дополняющей внутреннюю социальную разнородность обществ этнической и культурно-цивилизационной разнородностью.
7.2.1. Производительное использование спекулятивного капитала
Прежде всего, следует подчеркнуть, что важнейшим ресурсом для наиболее эффективного класса технологий - технологий high-hume - стало само человеческое сознание. Его гибкость, адаптивность и связанная с этим постоянная изменчивость привели к тому, что преобразовывающие его технологии high-hume, в свою очередь, помимо высочайшей производительности, стали отличаться от традиционных видов технологий еще и высочайшей изменчивостью, то есть максимальной скоростью прогресса.
Именно поэтому пионеры освоения технологий high-hume и информационных технологий в целом - США - привлекли к созданию информационных технологий спекулятивный финансовый капитал, высокая мобильность которого наилучшим образом соответствует изменчивости разрабатываемых с его помощью технологий.
Привлечение такого капитала в создание обычных технологий, как показывает опыт развивающихся стран (в первую очередь «новых индустриальных» стран Юго-Восточной Азии), крайне опасно из-за врожденной «медлительности» неинформационных технологий. Осуществление любого производственного (то есть связанного с их серьезным изменением) проекта требует качественно больше времени, чем то, на которое готов вкладываться традиционно «короткий» спекулятивный капитал.
В результате наблюдается разрушительное несовпадение скорости движения спекулятивного капитала и создания объектов традиционных технологий. Масштабные вложения спекулятивного капитала оказываются неэффективными и опасными для национальных экономик именно по этой причине: он уходит, подчиняясь текучей конъюнктуре глобальных рынков, не успев создать ничего реального и оставляя после себя одни разрушения.
Однако скорость развития информационных технологий качественно выше, чем обычных. Поэтому они оказываются единственным видом технологий, по отношению к которым «короткий», спекулятивный капитал может оказаться нормальным производительным. Время их обновления так мало, а цикл жизни настолько сжат, что соответствует скорости обращения даже финансового капитала.
Одним из фундаментальных следствий этого является недостаточная обоснованность получающих все большее распространение опасений, связанных с возникновением в американской экономике «фондового пузыря». Как представляется, львиная доля внешне спекулятивных инвестиций направляется на развитие информационных технологий и за счет относительно высокого темпа их развития носит для их получателя вполне нормальный производственный, а не спекулятивный характер.
Поэтому ожидания на американском рынке катастрофического «прокола» такого спекулятивного «пузыря» по образцу, например, японского представляется бесперспективным занятием, годным лишь для временного воодушевления реваншистов. Структурный кризис американской экономики (подробно он будет описан ниже) действительно носит болезненный характер и ведет к серьезному снижению совокупной капитализации как США, так и других развитых стран, однако он не перерос и перерастет в неуправляемое «схлопывание» рынков и не превратится в финансовую катастрофу.
Его внешние проявления будут значительно меньше и мягче предвкушаемых отдельными ракетно-квасными «патриотами» в том числе и потому, что большая часть вложений, извне американской экономики выглядящих спекулятивными, на самом деле являются производительными.
В этой позитивно ориентированной стратегической стабильности наиболее полно и ясно выражается принципиальное преимущество американской экономики перед экономиками практически всех других стран мира. В этом - залог ее по меньшей мере среднесрочной устойчивости и победы в, весьма вероятно, предстоящих в ближайшие годы новых глобальных финансовых потрясениях.
Пример 13.
О значении различий в скорости технологического времени
Одним из неожиданных следствий сосуществования относительно быстро совершенствующихся информационных и более «медленных» традиционных технологий представляется весьма существенное возрастание значения фактора так называемого «технологического времени».
Так, еще до краха «новой» экономики весной 2000 года обращало на себя внимание относительно большое количеством банкротств компьютерных фирм в США. Непосредственная причина этих банкротств заключалась в относительной длительности практического внедрения новых технологических принципов. Пока традиционные технологии успевали воспринять новые разработки качественно более «быстрых» информационных технологий, значительная часть этих разработок успевала морально устареть прямо в процессе внедрения.
Таким образом, компания, направившая часть своих ресурсов из сферы чисто технологической гонки на практическую реализацию новых решений, роковым для себя образом «теряла темп». Она выходила в иной, значительно более медленный масштаб «технологического времени» и в результате проигрывала своим конкурентам, остающимся в сфере «чистой» разработки новых идей, в которой технологическое время течет значительно более быстро.
Удорожание нефти в 1999-2003 годах:
исключение, подтверждающее правило
Взлет мировых цен на нефть, начавшийся весной 1999 года и закрепивший их на относительно высоком уровне на четыре долгие года, смог стать длительным и относительно значимым потому, что США использовали его как инструмент борьбы с наиболее опасными стратегическими конкурентами - развитыми странами Европы и периодически приподнимающейся после десятилетнего экономического кризиса Японией.
При всей незначительности количественной разницы между уровнем развития США и остальных развитых стран она носит принципиальный, качественный характер: США уже перешагнули порог, отличающий «информационное» общество от традиционного, индустриального, а остальные развитые страны, лишь собираются сделать это.
В результате на первом этапе (по крайней мере до конца 1999 года) удорожание нефти создавало для развитых стран Европы и Японии значительно более серьезные проблемы, чем для США, и, увеличивая разрыв между ними, объективно способствовало укреплению глобального конкурентного лидерства последних.
В 2000 году высокие мировые цены на нефть поддерживались во многом в рамках президентской избирательной кампании в США. Влиятельные структуры, связанные с республиканской партией, с удовольствием «валили» администрацию Клинтона, провоцируя при помощи дорогой нефти обострение экономических проблем (вплоть до крушения «новой экономики» в апреле 2000 года).
Наряду с разгулом коррупции в пореформенной России (что трактовалось как ее «потеря»), демократической администрации ставилось в вину и резкое обострение палестино-израильского конфликта, поддержавшее высокие цены на нефть. Это внезапное обострение выглядело весьма подозрительно, если учесть, что республиканская партия США исторически имеет значительно большее влияние на Ближний Восток, чем демократическая.
При этом крупнейшие нефтяные корпорации США, наиболее тесно связанные с республиканской партией, еще и получали за счет высоких мировых цен на нефть дополнительные прибыли.
После президентских выборов в США новая, республиканская администрация была кровно заинтересована в снижении цен. Дорогая нефть уже тогда ощутимо сдерживала экономическое развитие и, более того, была единственным доступным управлению фактором смягчения нараставшего структурного кризиса американской экономики. Интересы прореспубликанских нефтяных корпораций уже не играли роли, так как речь шла о целом, а не о частности, - о всей Америке.
Однако процесс уже приобрел не контролируемый американцами динамизм. Сверхдоходы арабских стран - экспортеров нефти, в первую очередь Саудовской Аравии, способствовали росту их самосознания, укреплению их инициативы и самостоятельности, более твердому следованию собственным интересам. Усиление противоречий внутри самого Запада - между США и Европой, наиболее явно проявившееся в дестабилизировавшей Европу агрессии 1999 года против Югославии - воодушевило руководство богатых арабских стран ничуть не меньше, чем поступление дополнительных доходов от экспорта нефти.
В наиболее прямой форме это проявилось во всплеске исламского фундаментализма (увенчавшегося захватом талибами Афганистана) и, в меньшей степени, увеличении финансирования антиглобализма как западного движения, отрицающего западные ценности. Поддержание высоких мировых цен на нефть на протяжении 2001-2002 годов представляло собой результат и внешнее проявление «молчаливого восстания» арабского мира против господства потребляющих нефть развитых стран.
Нападение США на Ирак готовилось ими как солидарный ответ Запада всему арабскому миру. Он заключался далеко не только в «акции устрашения» и даже не в сокращении влияния богатых арабских стран на мировой рынок нефти за счет перехода нефтяных и газовых запасов Ирака под контроль крупнейшего экспортера - США.
Второй задачей войны, не менее важной, чем свержение Хусейна и переход Ирака под американский контроль, многие аналитики считали уничтожение подлинного центра арабского сопротивления - ОПЕК, которая должна была быть не просто дезорганизована, но ликвидирована раз и навсегда как организация.
Подводя итог, следует отметить, что общее снижение реальных мировых цен на сырье и, в более широком смысле, на продукты относительно мало интеллектуального труда, станет, по-видимому, наиболее долговременной тенденцией развития мировой экономики, более или менее значительные отступления от которой останутся в целом частными флуктуациями.
В этом смысле США, активно «сбрасывавшие» за рубеж, в «осваиваемые» страны не столько экологически, сколько «интеллектуально грязные», то есть слишком простые, производства, оставляя себе производство относительно наиболее дорогих новых технологий и принципов управления, максимально застраховали себя от негативных последствий собственного технологического рывка.
8.3. Горизонтальная и вертикальная конкуренция:
деньги теряют значение
Здесь вам не равнины,
Здесь климат иной…
Владимир Высоцкий
Чтобы понять значение метатехнологий для технологической пирамиды и причину, по которой автор готов присвоить их уровню окончательный, нулевой номер, предполагающий, что этот уровень является завершающим и следующих номеров не потребуется, следует отметить, что в технологической пирамиде конкуренция существует не только внутри каждого уровня, но и между ними.
Владение относительно передовой технологией само по себе еще не гарантирует успеха в конкуренции. Так, несовершенство более простых и менее уникальных технологий может компенсироваться достижением большего масштаба деятельности, контролем за ресурсами и установлением за рынками сбыта не коммерческого или технологического, но административно-политического контроля.
Относительно простые технологии могут одерживать коммерческую победу над более сложными в случае большей (весьма часто технологически обусловленной) среднеотраслевой рентабельности производства. Другой фактор (который, как правило, отражается в рентабельности) - производство критически важных для функционирования общества товаров и услуг (см. предыдущий параграф). Так, добыча однородной нефти по этим причинам всегда гарантированно обеспечит более полный контроль даже за самыми либерализованными рынками и большую рыночную силу, чем производство самых уникальных джинсов.
Возможно, прорывы на первом уровне технологической пирамиды, то есть появление новых технологических принципов, наиболее вероятное сегодня в биотехнологии и, в частности, генной инженерии, сделают осуществившие эти прорывы корпорации выше влиятельнее владельцев метатехнологий. Однако, скорее всего, прорывы такого рода просто приведут к формированию новых видов метатехнологий - на сей раз не являющихся информационными.
В целом исключения лишь подчеркивают общее правило: по мере повышения уровня технологической пирамиды конкуренция производств, находящихся на более низком уровне с производствами более высокого уровня становится все более затрудненной.
Принципиально важно различие между конкуренцией, ведущейся между уровнями технологической пирамиды и внутри одного и того же ее уровня.
Конкуренция внутри одного уровня («горизонтальная» конкуренция) ведется в основном за рынки сбыта, так как без наличия внеэкономических преимуществ производители одного уровня имеют примерно равный доступ к ресурсам производства. При этом, по описанным в предыдущем параграфе технологическим причинам, чем выше уровень пирамиды, тем более организованной и структурированной является эта конкуренция, тем в меньшей степени она носит ценовой и в большей - технологический характер.
Конкуренция же между уровнями технологической пирамиды («вертикальная» конкуренция) ведется прежде всего за ресурсы производства - как материальные, так и финансовые, и интеллектуальные. В этой конкуренции производители более простых товаров не имеют стратегической перспективы, так как качественно большая эффективность каждого более высокого уровня делает ее заведомо безнадежной для ее менее развитых участников.
Эта конкуренция фактически ведется «на уничтожение». Постепенно она становится наиболее значимой; под современной «глобальной» конкуренцией, как правило, подразумевают именно ее. Наша страна столкнулась с этим видом конкуренции сразу же после раскрытия экономики, когда обнаружилось, что способность производить лучшие в мире, например, военные самолеты не значит ничего без способности обеспечить для соответствующих производств людские, финансовые и материальные ресурсы, стремительно перетекающие в иные сферы.
Выяснилось, например, что без усилий государства произвести из отличного металла просто хорошую машину невозможно: этот способ использования металла менее эффективен, чем используемый конкурирующими производствами - и, значит, металл достанется им. То же и с финансами, и с технологиями, и с рабочей силой (включая управленцев и интеллектуалов).Метатехнологии являются завершающим уровнем технологической пирамиды потому, что сама их природа исключает возможность успешной конкуренции с их разработчиком, которым сегодня являются почти исключительно США. («Почти» потому, что, например, попыткой с пока неясными результатами создания собственной метатехнологии в области организации бизнеса является концепция «мусульманских банков» и, шире, «мусульманского предпринимательства». Однако ограниченность как сферы применения этих метатехнологий, так и информации о них заставляет оставить их вне сферы рассмотрения).
Значение распространения информационных технологий не ограничивается возникновением их высшей формы - метатехнологий - и надежным долгосрочным обеспечением интеллектуального, психологического и технологического лидерства США при помощи создания и поддержания «принудительной информационной открытости» перед ними всего остального мира, включая их потенциальных либо предполагаемых конкурентов.
Намного более фундаментальным следствием является происходящее на наших глазах и во многом вызванное завершением развития технологической пирамиды изменение соотношения сравнительного значения денег и технологий.
В самом деле: появление и распространение информационных технологий вообще и метатехнологий в частности кардинально снижает значение финансовых ресурсов с точки зрения конкурентоспособности обществ и корпораций. Если раньше они были главным источником и воплощением рыночного могущества, то теперь превращаются всего лишь в его следствие. Главным источником рыночной силы все в большей степени становится интеллект, воплощенный в организационных структурах, создающих метатехнологии и контролирующих их применение.
Деньги с изменчивостью и нестабильностью валютных курсов и процентных ставок постепенно уступают место всеобщего эквивалента, синонима благосостояния и жизненного успеха, наиболее концентрированного выражения господства и влияния. Это место все больше занимают универсальные и устойчивые технологии, которые становятся такой же универсальной ценностью, какой когда-то было золото, но более и при этом разнообразно производительны.
Это принципиально важно для оценки самого процесса развития человечества.
Перефразируя М.Фридмана, можно утверждать, что с возникновением информационного общества деньги начинают терять значение. Причина в том, что собственность на информационные и особенно на метатехнологии, в принципе, по чисто технологическим причинам органически неотчуждаема от их владельца - создавшего и поддерживающего их интеллекта. Эти технологии, как и способность к интеллектуальному, творческому труду в отличие от труда рутинного (что было показано в параграфе …) невозможно не только продать, но и просто передать; передаче поддается лишь доступ к ним и право их использования.
Технологии передаются значительно хуже, чем деньги; соответственно, и господство, основанное на них, прочнее господства, основанного на деньгах.
Конечно, соответствующую документацию и специалистов можно купить или украсть. Но этот успех обернется разочарованием, ибо выяснится, что широкое применение технологий, разработанных на более высоком уровне технологической пирамиды, требует качественно более высокого уровня развития страны - реципиента: лучшего образования, лучшей системы управления, более рациональной структуры (не говоря уже о величине) внутреннего спроса.
Предвестие этого «технологического тупика» продемонстрировал СССР, который, успешно воруя у Запада технологические новинки, оказался не в силах обеспечить их масштабное и эффективное применение. В результате успешная работа технической разведки превратилась в цепь пирровых побед, способствующих деградации ряда направлений собственной науки, не создававшей новое, но лишь паразитировавшей на добыче спецслужб.
Деньги теряют значение. Конечно, они не отменяются. Они просто начинают существовать внутри технологических отношений - точно так же, как в свое время самостоятельная важность золота, бриллиантов и других стратегических ресурсов не исчезла, но отчасти сохранилась внутри денежных отношений. Точно так же принципиальная значимость рынка труда сохранилась внутри рынка товаров, рынка товаров - внутри рынка капитала, рынка капитала - внутри рынка информации, а рынка информации, в свою очередь, - внутри рынка ожиданий, формируемого современными информационными технологиями, в первую очередь технологиями high-hume.
Эта «матрешка» из вложенных друг в друга рынков сохранилась и с появлением метатехнологий. Последние просто добавили к картине глобальной конкуренции новое измерение, сделав старую «матрешку» ограниченной, частичной, не всеобъемлющей. Лидером человечества является тот, кто работает на самом внешнем из образующих эту «матрешку» рынков, тот, кто поставляет всем участникам этих рынков используемые ими технологии, пронизывающие все пространство рыночных отношений - от «внутренних» рынков до «внешних». Сегодня эту роль во все более полной степени начинают играть метатехнологии.
В силу самого своего характера они склонны становиться «средой обитания» субъектов коммерческой деятельности, во многом вытесняя, подменяя собой прежние правила и атрибуты этой деятельности. Постепенно, по мере распространения и укоренения они во все большей степени будут превращаться во «вторую природу», образуя рамки и задавая нерыночные, не связанные напрямую с экономикой и тем более с деньгами условия развития как отдельной личности и коллектива, так и всего человечества. В этом качестве они постепенно будут замещать рыночные отношения и, главное, права собственности, выполняющие соответствующие функции с момента появления денег.
В определенном смысле слова «вторая природа», образованная метатехнологиями, станет для информационного общества таким же внешним ограничением и стимулом развития, каким для первобытнообщинного общества была «первая» природа. (ВТОРАЯ ПРИРОДА и ЗАМЕНА РЫНКА: ЭТОГО НЕ БЫЛО ЛИ ПРО ТЕХНОЛОГИИ ВООБЩЕ??)
В последнем параграфе предыдущей главы это было показано на примере влияния компьютера на человеческое сознание, стимулирующее влияние которого оказалось схожим с влиянием на человечество ледникового периода. Компьютер - воплощение логики - начал вытеснять человеческое сознание в сферу интуитивного творчества точно так же, как ледниковый период вытеснил его в сферу организации технологической эволюции.
9.1.1. Доминирующий фактор мирового развития
Принципиальной особенностью, выделяющей ТНК из всех многонациональных корпораций, является высокая степень их влияния на процессы как экономического, так и политического развития. Критерием степени этого влияния следует признать наличие или отсутствие способности оказывать ощутимое воздействие на национальное развитие стран, в которых они в той или иной форме присутствуют, на основе интересов, находящихся за пределами соответствующей национальной территории.
Крайне существенно, что интересы самой транснациональной корпорации, как правило, соответствуют интересам ее «страны базирования». Именно эта страна, иногда весьма эффективно скрытая, и воспринимается транснациональной корпорацией как ее «родина».
Профессор Сорбонны Петрелла так охарактеризовал роль ТНК: «Решения о размещении экономических и технологических ресурсов в том или ином регионе мира, то есть решения, которые изменяют настоящее и моделируют будущее развитие, принимаются крупными ТНК, которые делят и переделывают мир по-своему».
Вся жизнь современного человечества определяется и направляется ими. «Именно на основе транснациональных корпораций формируется новая экономическая система, в которой лидерство определяется наличием крупных финансовых ресурсов, передовых технологий, обширных рынков сбыта и активной, в глобальном масштабе, инвестиционной политикой». ТНК осуществляют две трети мировой торговли, причем лишь половина последней приходится на торговлю между ними и другими фирмами (часть которых также является ТНК), а половина, то есть треть мировой торговли, является их внутрифирменным оборотом.
Усилению ТНК, как и крупного капитала как такового, объективно способствуют кризисы. Так, в ходе «азиатского кризиса» 1997-98 годов с фондовых рынков Юго-Восточной Азии ушел преимущественно национальный мелкий и средний капитал, зависимый из-за незначительных масштабов своей деятельности от перепадов конъюнктуры. Его заменил крупный капитал, в основном международный, эффективно влияющий на правительства и посредством них создающий нужную ему конъюнктуру не только на национальном, но и на региональном, а часто - и мировом уровне.
Вся история транснациональных корпораций представляет собой блистательное доказательство того неоспоримого факта, что лучшим видом бизнеса является управление не теми или иными действующими на рынке компаниями, но управление самими рынками посредством национальных правительств.
Знаменательно, что, когда последние начинают влиять на международные рынки, масштабы которых заведомо превышают сферу их компетенции и компетентности, они лишаются возможности сознавать последствия своей деятельности и начинают использоваться «втемную» транснациональными корпорациями. В результате этого стихийного и далеко не всегда желаемого выхода за пределы собственной компетентности государства теряют возможность планировать свою деятельность и ее последствия. Наряду с другими причинами это способствует широкому распространению в структурах государственного управления ряда стран иррационального страха перед заговорами. Недаром он особенно силен именно в последнее десятилетие.
Однако в наибольшей степени влиятельность, чтоб не сказать всевластие ТНК и их превращение в ключевой инструмент общественного развития проявилось в характере и глубине их воздействия на ключевые для человечества процессы развития и распространения технологий.
Если новые технологические принципы разрабатывались и до сих пор разрабатываются в основном государствами (или при их прямой поддержке), то большинство (по ряду оценок, около 80%) новых технологий, то есть путей практической реализации этих новых принципов, создаются уже транснациональными корпорациями.
В наибольшей степени и наиболее выразительно долгосрочные последствия этого проявляются во взаимодействии ТНК и развивающихся стран. В общем виде он уже разобран через отношения развитых и неразвитых (развивающихся) стран в параграфе …., однако общие представления нуждаются в дополнении.
Прежде всего, качественно новый этап технологического развития человечества, резко усложняя процесс труда, снижает роль такого важного конкурентного преимущества слаборазвитых и развивающихся стран, как дешевая рабочая сила. Ведь ее дешевизна в общем случае означает именно ее низкую квалификацию - не как отдельных людей, а как рабочей силы общества в целом. При этом с точки зрения конкурентоспособности экономики значение важны не индивидуальные навыки взятых по отдельности работников (которые в СССР, например, были высоки - в отличие от сегодняшней России), но сочетание их личных навыков и господствующих технологий управления.
Усложнение труда повышает требования к квалификации рабочей силы и, соответственно, снижает значимость простого труда. Растущая потребность в качественном труде, таким образом, создает предпосылки для сокращения масштабов глобальной производственной интеграции и «возвращения» производственных структур ТНК из «третьего мира» обратно в развитые страны, откуда в 70-х годах началась их экспансия.
В то время они переместили значительную часть своих трудоинтенсивных производств (к которым относились такие разные отрасли, как электроника и производство одежды) в регионы с низким уровнем зарплаты (в основном в Юго-Восточную Азию). Однако развитие современных технологий снизило долю труда в издержках и резко повысило важность ориентации на индивидуального потребителя (что объективно потребовало размещению производства вблизи рынков сбыта и повышения качества труда). Результат - обратное изменение пропорции территориального размещения этих производств (и особенно пропорции создания на них добавленной стоимости) в пользу развитых стран.
С точки зрения географических аспектов международного разделения труда эти процессы выглядят убедительными признаками нарастающего обособления экономик развитых стран, их своего рода «закукливания», совместного отгораживания от неразвитых стран при углублении их собственной внутренней интеграции.
Усложнение господствующих технологий и вызываемое им повышение относительной значимости качественного труда создают предпосылки для замены глобальной, общемировой интеграции региональной интеграцией весьма ограниченного круга развитых стран, осуществляемой с минимальным участием остального мира.
Таким образом, высосав из «третьего» и особенно «второго» (бывшего социалистического) мира значительные материальные, финансовые и человеческие ресурсы, развитые страны начинают замыкаться для переваривания этих ресурсов и совершения, во многом на их основе, нового рывка. При этом происходит предусмотрительное отгораживание развитых стран от волны неблагополучия, которая вызывается в остальном мире потерей этих ресурсов.
Непосредственным двигателем обоих взаимосвязанных процессов, - как перекачки ресурсов неразвитых стран в развитые, так и растущей самоизоляции развитой части человечества - являются транснациональные корпорации.
При этом ускорение прогресса развитых стран носит, как было показано в первой главе, качественный характер, который уже в ближайшем будущем может привести к их несовместимости - как технологической (Дж.К.Гэлбрейт писал еще по поводу вьетнамской войны ([10]), что сложность предоставляемого слаборазвитым странам оружия должна соответствовать уровню развития этих стран), так и психологической - с неразвитыми странами, которые как целое ждет потеря ресурсов и неуклонная деградация.
О том, что этот процесс уже набрал критически значимые для мирового развития обороты, свидетельствует не только формирование зоны НАФТА в Северной Америке и еврозоны в Западной Европе. Об этом же более чем убедительно свидетельствует и неуклонный рост протекционизма со стороны развитых стран, формально остающихся приверженцами либерализации внешнеэкономической деятельности и настойчиво (чтобы не сказать «насильственно») принуждающих к этой либерализации весь остальной мир.
Движущей силой такой принудительной либерализации во многом оказываются опять-таки ТНК. Наиболее глубоким, фундаментальным механизмом ее осуществления «явочным порядком», вопреки даже сознательным усилиям отдельных обществ, являются трансфертные цены, которые при всей их естественности следует признать одним из наиболее серьезных механизмов деструктивного воздействия ТНК на национальные экономики.
9.1.2. Трансфертные цены
Цены не только разовых, но и регулярных сделок между филиалами одной и той же корпорации, расположенными в различных странах, из-за маневрирования финансовыми потоками внутри ТНК ради максимально эффективного использования страновых различий могут весьма существенно и практически произвольно отличаться от рыночных цен, которые были бы установлены на основе традиционных рыночных механизмов - при аналогичных продажах между не связанными друг с другом фирмами.
Таким образом, механизмы трансфертного ценообразования становятся механизмами, с одной стороны, подрыва национальных рынков (так как часть продаж на них проводится между аффилированными структурами по нерыночным ценам), а с другой - стихийной и насильственной либерализации национальных экономик. Ведь страны, вводящие более жесткие механизмы регулирования бизнеса, объективно становятся жертвой трансфертных цен: они лишаются связанных с деятельностью ТНК финансовых потоков, недополучают налоги, теряют валютные резервы и сталкиваются с ограничением развития национальных предприятий, вынужденных действовать в более суровом, чем ТНК, деловом климате.
Механизм действия трансфертных цен раскрывает классический пример Колумбии, власти которой в свое время установили верхний предел репатриируемой прибыли. Работающие на ее территории ТНК без видимых усилий решили эту проблему путем повышения цен, по которым головная компания поставляла товары местным отделениям. Через три года импортные цены для колумбийских отделений ТНК на химическую продукцию превышали мировые на 25%, на резину - на 44%, на электротовары - на 54%, а на фармацевтические товары - в 1,9 раза ([12]).
Для контроля за такими действиями и противостояния их разрушительным последствиям у властей развивающихся стран обычно нет квалифицированных специалистов, а в целом ряде случаев - даже простых юридических прав.
Глубина принудительной либерализации при помощи трансфертных цен значительна, так как ТНК используют в качестве «эталонов» оффшорные зоны (в этом заключается одна из их важнейших функций и причин их расцвета именно во время бурного развития ТНК). Многие из оффшоров представляют собой крошечные территории, государства которых не имеют никаких ни социальных, ни каких-либо иных обязательств. Например, Науру, бывшее финансовым центром мирового значения, не имеет даже столицы в общепринятом смысле слова - ей считается отдельно стоящее среди конгломерата поселков здание парламента.
Ничтожность социальных и иных обязательств позволяет этим территориям устанавливать экономический режим, соревнование с которым по уровню либеральности (то есть низкому уровню налогов и государственного регулирования, включая раскрытие информации, и свободе движения капитала) по определению непосильно для любого не «виртуального», а реально существующего государства.
Чрезмерная, не говоря уже о принудительной, либерализация пагубна для экономик, особенно относительно слабых. Даже авторитетные международные финансовые эксперты (среди них лауреат Нобелевской премии, бывший старший вице-президент (?) Мирового банка Дж.Ю.Стиглиц) пришли к выводу о принципиальной невозможности стабилизации социально-экономического развития за счет реализации либеральных рецептов ([11]), констатировав таким образом не только крах, но и экспериментальное доказательство принципиальной порочности «Вашингтонского консенсуса» (политики, направленной на принудительную либерализацию экономик неразвитых, в первую очередь постсоциалистических стран, включая Россию, при помощи в том числе давления и стимулирования со стороны международных финансовых организаций).
9.1.5. Могильщики неразвитого мира
Таким образом, издержки экспансии ТНК в неразвитые страны бесспорны. И то, что они возникают не по вине ТНК и тем более не по вине покупателей технологий, но являются объективным аспектом глобализации, отнюдь не изменяет характера взаимодействия ТНК и неразвитых стран. Немудрено, что эмпирические данные свидетельствуют о негативном и даже «пагубном» влиянии примерно 40% иностранных инвестиций (среди которых основная доля принадлежит ТНК) на социальное благополучие неразвитых стран, принимающих эти инвестиции ([14]).
При этом к иностранным инвестициям восприимчивы лишь наиболее спешные из неразвитых стран. Так, в 1994 году на их долю пришлось 37% иностранных инвестиций, но две трети их пришлось на 10 стран. Таким образом, инвестиции ТНК достаются тем, кому помощь в развитии нужна в наименьшей мере. Однако едва ли не более значим тот факт, что эти инвестиции в определенной степени способствуют замедлению и затруднению развития этих стран и в конце концов сами по себе способны торпедировать «догоняющую» модель развития национальных экономик.
Таким образом, в деятельности ТНК наиболее полно воплощается тенденция замыкания экономик развитого мира на себя и их изоляции от остального человечества. Именно ТНК формируют указанную тенденцию, а правительства и международные структуры - такие, например, как Всемирная торговая организация (ВТО), - служат в данном вопросе простым инструментом реализации интересов подлинных экономических хозяев мира - ТНК.
Знаменательна в этом отношении деятельность и особенно эволюция ВТО (см. Ремчукова, меня + ТПП), в планы которой уже включено введение в практику регулирования международной торговли понятий «экологического» и особенно «социального» демпинга. Реализовать идеи искоренения такого «демпинга» в ближайшие годы, скорее всего, не удастся, но сам факт официального обсуждения этой проблематики вызывает серьезную тревогу. Ведь введение в практику регулирования международной торговли понятий «экологического» и «социального» демпинга объективно лишает неразвитые экономики возможности использовать основные факторы своей конкурентоспособности - дешевизну рабочей силы и мягкость экологических стандартов.
Тем самым развитые страны, реализуя для достижения своих коммерческих интересов принципы свободной конкуренции и глобализации рынков, лишают остальной мир самого права на существование. То, что эта политика осуществляется во многом неосознанно, лишь повышает ее эффективность.
В самом деле: проводить ее «с открытыми глазами» сложно, прежде всего, по моральным причинам: лишение неразвитых стран конкурентных возможностей означает массовое уничтожение населения этих стран (кроме узкого слоя элиты), то есть геноцид.
По своим последствиям и объективно решаемым целям эта политика совпадает с подходами идеологов геноцида как средства устранения избыточного или же чуждого по своей культуре и потому не поддающегося интеграции населения. Наиболее известным после Гитлера (истребившим 6 миллионов евреев) практиком этой идеологии был лидер «красных кхмеров» Пол Пот, успевший за несколько лет своего господства истребить 3 миллиона человек - 37,5% населения своей страны. Всего он хотел истребить 5 миллионов, так как, по расчетам его «специалистов», экономика тогдашней Кампучии могла обеспечить благополучие лишь 3 миллионам человек, а все остальные были лишними.
Неявно распространяемая на весь мир либеральными теоретиками и особенно практиками глобализации, эта логика, реализуемая в первую очередь через «закукливание» развитых стран, означает лишение перспектив, а затем и вымирание не менее чем 2 миллиардов людей, проживающих в неразвитых странах. С точки зрения свободного саморазвития глобальных рынков они оказываются лишними так же, как 5 миллионов кампучийцев - с точки зрения возможностей кампучийской экономики середины 70-х годов.
Перед величием этой перспективы достижения Гитлера и Пол Пота, не говоря уже о множестве более мелких массовых убийц, выглядят незначительными. Но главное отличие убийц эпохи глобализации от их неумелых предшественников заключается в гарантированной безнаказанности, которая обеспечивается непрямым характером их действий и гарантированным бессилием жертв.
Подобно тому, как Горбачев «всего лишь» занимался «катастройкой» и гласностью, а Ельцин боролся с коммунизмом (и ни один из них, запустив процессы, разрушившие нашу страну и залившие ее кровью, не отдал ни один документированный приказ о массовом убийстве), творцы современного глобального мира «всего лишь» занимаются бизнесом, политикой и стратегическим планированием.
Они могут и не хотеть совершать убийства, но естественное следование интересам собственных корпораций, государств и народов в условиях глобальной конкуренции объективно вынуждает их играть одну из самых зловещих ролей в истории. Их политика, как и терроризм (см. параграф …) не имеет оправдания, но имеет объективные причины, не позволяющие им поступать иначе.
Как и большинство людей, ощущающих свою неспособность устранить несправедливость, они не желают ее сознавать. Психологически это естественно; стремление отгородиться от ужаса и не думать о нем - стихийная защитная реакция всякого нормального человеческого организма. Такая реакция особенно понятна гражданам нашей страны, на которых в условиях социальной катастрофы последних лет обрушилось столько неизбывного ужаса, что от него пришлось отгораживаться, просто чтобы не сойти с ума.
Тем не менее, по необходимости пожимая руки уважаемым и безукоризненно моральным людям в прекрасных костюмах и с обворожительными манерами, владеющими современным развитым миром, нельзя забывать, что при помощи своей корыстной ограниченности они уничтожают десятки миллионов человек в год, - большинство умирающих от голода и излечимых болезней не только в неразвитых странах, но и в маргинальной части развитых обществ.
Национальная катастрофа, продолжающаяся в нашей стране, не дает нам даже пытаться изменить сложившийся миропорядок. Все, что мы можем, - это пытаться спасти свою страну от превращения в объект уничтожения подобно большинству неразвитых стран.
Сохранение этой тенденции и безнаказанность развитых стран укрепляются отсутствием для уничтожаемых обществ доступа к глобальным рынкам финансов и информации, что делает их неинтересными не только правительствам, но и влиятельной части общественности развитых стран, озабоченных своими проблемами. В силу этого «глобального безразличия» они никак, даже отчаянными террактами и безысходной партизанской войной, которую их наиболее обеспеченные и сознательные представители пытаются вести на территории противника, не могут изменить сложившегося миропорядка. Большинство человечества, живущее в неразвитых странах, не может не то что достичь «уверенности в завтрашнем дне», но даже просто спасти себя и своих детей.
Возможно, его ждет физическое уничтожение, - вымирание, уже отчетливо заметное в России и Африке.
Возможно, через 15 лет население неразвитых стран уже не будет составлять основную часть человечества, и весьма серьезно тревожащая руководителей развитых стран диспропорция между богатыми и бедными будет устранена так же, как была устранена диспропорция между турками и армянами в 1916 (??) году в Турции.
Вместе с тем, ситуация, возможно, не столь безнадежна для неразвитого мира. Ведь механическая экстраполяция сложившихся тенденций в неопределенно далекое будущее некорректна из-за игнорирования неизбежных качественных изменений, которые меняют тенденции. В общем случае указанные изменения тем более вероятны, чем ближе к катастрофе подходит рассматриваемый объект.
В данном случае возможность качественного изменения экономического развития человечества и «слома тенденции» связана прежде всего с тем, что ТНК, подавляя неразвитые страны ради своих краткосрочных перспектив, подрывают тем самым свои долгосрочные перспективы. Таким образом, противоречие между ТНК и неразвитым миром затрагивает фундаментальную проблему будущих источников всего технологического прогресса.
Сегодня ТНК - основная движущая сила развития человечества, и то, что они не способны создавать технологии, отвечающие потребностям его основной части, сосредоточенной в неразвитых странах, не только обрекает эту часть на серьезные и углубляющиеся диспропорции. Эта неспособность подрывает перспективный спрос на продукцию и технологии самих ТНК, что ограничивает возможности технологического прогресса и рыночного развития!
Эта ограниченность спроса из-за лишения неразвитой части человечества перспектив создает технологический тупик, ожидающий мир уже в недалеком будущем. Из него ведет лишь три пути:
окончательное отделение развитого мира от остального человечества сначала в технологическом, затем в социальном, а затем, возможно, и в биологическом плане;
краха ТНК в их современном виде;
переноса развития цивилизации на новый технологический уровень, который автоматически решит описанные проблемы, и реалии которого мы не можем представить.
* * *
Развитие и распространение принципиально новых типов информационных технологий многократно усиливает перечисленные качества ТНК и особенности их развития.
Существенно и то, что на современных глобальных, в том числе финансовых рынках скорость движения капитала равна скорости движения информации и намного превосходит скорость ее осмысления. Поэтому в краткосрочном плане движение капитала все больше зависит от психологических факторов - настроений, ожиданий и инстинктивных, подсознательных реакций участников рынка, а не объективных экономических процессов.
А так как объемы перемещающихся по миру «горячих» денег до сих пор превышают 1 трлн.долл., и эта «ударная волна», как показали 1997-1998 годы, способна превратить в руины почти любую экономику, настроения и ожидания нескольких сотен операторов, работающих на нескольких мировых биржах, становятся более важным фактором развития, чем труд и ожидания миллиардов остальных людей, живущих в неразвитых странах.
Таким образом, как уже было показано выше (см. параграф …), воздействие на сознание нескольких сотен специалистов, определяющих принятие ключевых решений в области финансов, является ключом к господству как минимум на мировых финансовых рынках. Понятно, что это создает серьезнейшие объективные предпосылки для монополизации глобальных финансовых рынков со стороны владельцев наиболее эффективных технологий high-hume.
В силу описанных причин процесс возникновения глобальных монополий опережает развитие «обычных» ТНК. Глубина и жесткость этого монополизма также превышает все, что мы видели и к чему привыкли за последние десятилетия. Новый глобальный монополизм, преимущественно финансово-информационный, развивается сейчас в двух основных направлениях:
формирование глобальных монополий на глобальных рынках финансовых и информационных инструментов;
формирование единой глобальной монополии в результате интеграции указанных рынков.
9.4. США: глобальная монополия
Глобализация - это Америка
(У.Б.Клинтон)
В силу объективно доминирующей на всяком нерегулируемом рынке тенденции к концентрации единый глобальный рынок испытывает сильнейшую тягу к складыванию единой глобальной монополии. В ее роли, как это ни парадоксально, все больше выступает не коммерческая организация, но целое общество - США, ставшие основным двигателем глобализации и, соответственно, главным приобретателем выгод, приносимых ею человечеству.
Формирование подобной совокупной, огосударствленной монополии - по сути дела, империи, - является вершиной, объективным завершением процессов концентрации производства, монополизации рынков и влияния на них (включая информацию и технологии), сращивания корпоративных структур с государственными.
В 90-е годы крупнейшая экономика мира росла наибольшими среди развитых стран темпами (табл. - подтвердить!). Доля США в валовом мировом продукте близка к 30%, доля в собственности (в акционерном капитале) составила около 50%, а в новейших технологических разработках - около 80%. Чем более значим тот или иной показатель развития, тем выше в нем доля США.
Однако количественное доминирование США - сущий пустяк по сравнению с вытекающим из него качественным доминированием: правила и стандарты, действующие для американских компаний, распространяются и на их неамериканских партнеров. Это происходит как вследствие относительного удобства американских правил (помогающему американскому бизнесу опережать конкурентов) и естественного в бизнесе следования обычаям экономически более мощного партнера, так и вследствие политики США по распространению своих деловых стандартов.
Осознаваемая в мессианских терминах распространения «американского образа жизни» как единственно справедливого и достойного, эта политика направлена на повышение конкурентоспособности США за счет насаждения их стандартов. Они наиболее соответствуют американскому образу мысли и действия и именно поэтому, облегчая экспансию американского общества, затрудняют и сдерживают развитие его потенциальных конкурентов - тем сильнее, чем больше их культура отличается от американской.
Благодаря многолетней успешной «экспансии стандартов» речь уже длительное время идет даже не о преобладающем влиянии на ряд международных рынков, но о прямом установлении их правил, о придании национальному законодательству и национальным традициям США международного, глобального характера. Сегодня американское общество - это уже не только наиболее сильный участник глобальной конкуренции, но и «играющий судья».
За счет чего оно добилось столь завидного положения?
9.4.1. Ключ к успеху: симбиоз государства и бизнеса
Стратегическое технологическое превосходство США над остальным миром, описанное в параграфах …. , …. и ….. , реализуется формально не связанными друг с другом, а на деле образующими единое целое финансовыми, информационными и политическими рычагами, управляемых многократно осмеянной, но тем не менее самой эффективной бюрократией мира, превратившей самосовершенствование (в частности, совершенствование системы государственного управления) в постоянный процесс, не мешающий выполнению повседневных функций.
Прежде всего, США обеспечивают свои интересы в глобальной конкуренции при помощи доминирования в ряде формально независимых международных организаций. В военно-политическом плане это НАТО, в экономическом - МВФ, ВТО и, в меньшей степени, Мировой банк.
Контроль США за МВФ, как особенно ярко показали переговоры России с ним в 1998-1999 годах, носит абсолютный характер и обеспечивается даже не столько максимальным взносом США в ее уставной фонд, сколько составом ее высших руководителей.
Назначенные на свои посты прошлым (а иногда и позапрошлым) поколением европейских политиков, топ-ме-неджеры МВФ из «политических комиссаров» своих правительств, присланных отстаивать национальные интересы, переродились в заматерелых бюрократов, держащихся за места и всецело преданных «главному акционеру» - США. Недаром в жестких дискуссиях о замене директора-распорядителя МВФ М.Камдессю, ушедшего из-за невыносимого даже для этого тренированного бюрократа давления США, их категорическим условием было сохранение в неприкосновенности всего высшего менеджмента МВФ.
Роль международных организаций в обеспечении конкурентоспособности США исключительно велика.
Однако ключевой причиной их поистине оглушающего успеха, особенно в 90-е годы, представляется не просто тесное взаимодействие государства с базирующимися на территории США и занимающими в целом доминирующее положение в мире ТНК. Главную роль сыграло успешное превращение в один из безусловных национальных приоритетов их укрепления и «выращивания» обычных национальных американских корпораций до наднационального уровня и, далее, до уровня мирового доминирования.
Эта политика является едва ли не наиболее эффективным способом национального развития, так как в среднем более половины прибыли, получаемой ТНК за рубежом, репатриируется, то есть вывозится в страну их базирования, в данном случае - в США.
Именно концентрация ТНК на территории США - и, соответственно, в юрисдикции американского государства - является одной из наиболее непосредственных причин коммерческого доминирования США в современном мире.
Американские ТНК являются сегодня, как представляется, практически безусловным лидером: 35 из них входят в число 100 крупнейших (на Европу приходится 42, на Японию - 21, на остальные регионы мира - 2). При этом они осуществляют четверть мирового объема инвестиций, сами получая их пятую часть. ДИНАМИКА 500 крупнейших !!!!
Это предопределяет изначальную ограниченность и ущербность любой борьбы с доминированием США как страны в отрыве от ее делового сообщества. Ведь ключевую роль в ее лидерстве играют уже не национальные, в той или иной мере контролируемые национальным государством, но наднациональные коммерческие структуры, находящиеся в тесном и многообразном симбиозе с ним.
Сегодня подобный симбиоз представляется условием поддержания национальной конкурентоспособности.
Именно благодаря ему система национального управления США влияет на весь мир, оказываясь наднациональной по характеру своего воздействия. В результате американская внешняя политика не то что не отделена от внутренней, но является простым отражением американской внутренней политики в окружающем мире. Осознание этого вызывает в США даже дискуссию о том, а нужна ли им вообще внешняя политика как отдельная сфера деятельности. В самом деле: не будет ли более эффективным прямое, автоматическое, лишенное специализированных дипломатических передаточных механизмов распространение внутренней политики США на остальное человечество?
Несмотря на сложные и изменчивые формы симбиоза государства и бизнеса, его механизм прост. С одной стороны, государство использует транснациональные монополии как один из ключевых инструментов эффективной реализации своих национальных целей за пределами собственной территории. С другой стороны, сами эти цели вырабатываются государством под сильнейшим воздействием монополий и выражают их собственные интересы.
Принципиальная новизна этой схемы состоит в том, что американскому государству удалось добиться весьма близкого, а в долгосрочном плане - почти идеального сходства между целями корпораций, ориентированными на повышение собственной конкурентоспособности, и целями общества, заинтересованного в закреплении той же самой конкурентоспособности, но уже на ином, формально более высоком, а на деле более низком, национальном уровне.
Американские ТНК и государство, как правило, преследуют единые общенациональные цели, помогая друг другу решать соответственно преимущественно экономические и преимущественно политические задачи. При решении коммерческих задач государство выступает в роли «младшего партнера», а при деятельности во всех остальных направлениях в роли ведомого выступает бизнес.
Неразрывная связь американских ТНКс государством реализуется прежде всего в постоянном взаимодействии его представителей с ФРС, Казначейством (Минфином), налоговой и таможенной службами. При этом прославленные американские лоббисты играют весьма ограниченную роль.
Значительно более важен механизм постоянной ротации кадров между государством и бизнесом, при которой человек может, условно говоря, несколько раз подряд с поста министра уходить на пост вице-президента крупной корпорации и наоборот. Эта система обеспечивает единство интересов и взаимопонимание между коммерческим сектором и государственным управлением (конечно, это возможно лишь в условиях действенного ограничения коррупции).
Данный порядок намного эффективнее японской системы, которая также предусматривает горизонтальную ротацию, но лишь в пределах отдельно взятого государства и отдельно взятой корпорации. Она создает достаточно эффективные классы профессиональных менеджеров и чиновников, однако эти классы оказывается отделенными друг от друга. В результате чиновники недостаточно знают реалии делового мира, который они регулируют, а менеджер корпорации - реалии государства, на которое он опирается.
В США же горизонтальная миграция руководителей между государством и бизнесом стирает грань между чиновником и бизнесменом и выковывает качественно новый тип универсальных топ-менеджеров, эффективных и в коммерческом, и государственном секторе. Результат - если и не слияние крупных корпораций и государства (ибо их мотивы и интересы по-прежнему объективно различны), то во всяком случае формирование у них единых представлений о национальной конкурентоспособности. В итоге американское государство и американский бизнес участвуют в мировой конкуренции не как союзники, пусть даже близкие, но как единый организм, что качественно повышает эффективность их действий.
Однако главным механизмом объединения государства и крупного бизнеса США в мировой конкуренции является даже не горизонтальная ротация топ-менеджеров, а деятельность американского аналитического сообщества.
Аналитические структуры становятся подлинным «мозгом» государства. Решения, реализуемые госаппаратом, разрабатываются на деньги коммерческих организаций при помощи коммерческих технологий управления и, соответственно, с коммерческой же эффективностью, что повышает эффективность государства.
С другой стороны, аналитические структуры оказываются важнейшим звеном, соединяющим корпорации и государство в единое целое. Существенно, что это звено состоит не только из лоббистов, отстаивающих краткосрочные интересы корпораций, как принято думать, но в очень большой степени - из стратегических аналитиков, ориентирующихся на глобальные процессы и ценности.
Таким образом, аналитическое сообщество служит важнейшим элементом «цемента», который скрепляет симбиоз американского государства и корпораций, обеспечивает взаимную защиту ими интересов друг друга и, тем самым, исключительную конкурентоспособность США.
Американский путь отличается от характерной для неразвитых стран «олигархии» тем, что сращивание государства и корпораций идет на уровне не только лоббистов, но в наиболее важной части - на уровне стратегических аналитиков, то есть на базе не узкокорыстных интересов корпораций, а на основе долговременных стратегических интересов.
Вместо того, чтобы сначала порознь выработать системы корпоративных и государственных интересов, а затем приспосабливать их друг к другу при помощи громоздкой, прожорливой и эгоистичной политической машины (включающей и лоббистов), США при помощи аналитического сообщества с самого начала вырабатывают систему национальных интересов как единое целое, объединяющее интересы бизнеса и государства. Это смягчает противоречия и повышает осознанность развития, а с ним - и эффективность общества как участника глобальной конкуренции.
10.2.2. Дробление субъектов конкуренции
Ограниченность единственной позитивной альтернативы разрушительности глобальной конкуренции в сочетании с упрощением и удешевлением коммуникаций породили качественно новое явление - изменение характера глобальной конкуренции путем расширения спектра ее субъектов, в том числе и за счет труднонаблюдаемых и даже вовсе не поддающихся наблюдению структур.
Как было показано выше (см. параграф …), весомой и самостоятельной в экономической сфере надгосударственной силой уже давно стали глобальные монополии. Как правило, они стремятся к реализации интересов «страны базирования». Они занимают в мировой экономике «положение сильного», соответствующее положению США среди других стран, в силу чего их интересы, идеология и стиль ведения конкуренции наиболее близки к американским.
Новым элементом глобальной конкуренции стало превращение в ее субъектов отдельных регионов, которые в силу обладания значимыми ресурсами и эффективного управления оказываются более успешными, чем их страны в целом, и в ряде направлений действуют самостоятельно.
Самостоятельную роль способны играть не только экономически сильные, но и слабые регионы, превращающие низкий уровень своего развития в повод для давления на власти своей страны. Оно оказывается не только традиционными внутриполитическими методами, но и организацией активными элементами этих регионов, как правило, не связанных с их властями, демонстративных акций (в том числе террористических). Они привлекают внимание международной общественности, в сочетании с минимальными пропагандистскими усилиями формируют у нее нужную региону точку зрения и превращают ее в инструмент принуждения национальных властей к желательным для того или иного слабого региона действиям.
Так как подобные действия ухудшают конкурентные позиции страны в целом, активные силы ее экономически слабых регионов часто поддерживаются, а то и прямо направляются стратегическими конкурентами последней. Эти конкуренты, как правило, являются либо другими странами, либо глобальными монополиями.
Использование международного общественного мнения и глобальное применение технологий формирования сознания роднит политику экономически слабых регионов с действиями разнородных негосударственных и некорпоративных структур, объединенных склонностью к использованию внеэкономических методов для достижения внеэкономических целей, что позволяет использовать для их обозначения термин «внеэкономические организации».
К этим организациям, ставшим весьма влиятельной группой участников глобальной конкуренции, относятся:
· традиционные негосударственные (в другой системе терминов, неправительственные) организации, ориентированные на решение частных задач - от протеста против глобализации, защиты окружающей среды и отстаивания интересов разнообразных меньшинств до совместного досуга «по интересам»;
· религиозные организации;
· преступные организации;
· специальные службы ряда стран (в том числе и развитых), обладающие в силу различных причин значительной степенью самостоятельности.
Единственной группой этих организаций, преследующей в основном экономические задачи, являются преступные структуры, однако и они используют для достижения своих целей преимущественно внеэкономические методы действий (собственно, этим они и отличаются от традиционных законопослушных корпораций).
Деление по группам внеэкономических организаций носит условный характер; в реальной жизни они часто совмещают в себе черты различных групп. Так, многие структуры, формально ориентированные на решение частных задач, на деле стремятся к власти или влиянию, а целый ряд религиозных сект функционирует как преступные организации. Многие внеэкономические организации связаны со спецслужбами, а порой и прямо являются их неформальными филиалами или обеспечивающими структурами (особенно часто это происходит с аналитическими группами). Классической может быть признана ситуация с игорным бизнесом Японии, который, по некоторым данным, частично контролируется северокорейскими преступными структурами. Часть прибылей последних от контроля за японской игорной индустрией - опять-таки, разумеется, по непроверенным данным, - инвестируется в конечном счете в ракетную и ядерную программы КНДР.
Внеэкономические организации постоянно используются - как друг другом, так и традиционными участниками глобальной конкуренции, как для решения отдельных задач, так и на системной основе, как явно, так и «втемную». Они являются важным, хотя обычно и периферийным элементом большинства глобальных монополий и сетевых структур влияния и регулирования. Однако при этом они сохраняют свой исходный характер - ориентацию на решение собственных задач и приверженность собственным методам.
Характер внеэкономических организаций делает их труднонаблюдаемыми не только в глобальном, но даже и в национальном масштабе. Соответственно, они почти не подвергаются внешнему анализу, что резко снижает риски их деятельности.
Упрощение процесса коммуникаций, позволившее создавать весьма эффективные сетевые структуры, распределенные не только в географическом, но и в правовом отношении (что позволяет минимизировать и юридический риск), резко повысило влиятельность негосударственных участников мировой конкуренции, в том числе и влиятельность внеэкономических организаций.
Более того: оно впервые позволило оказывать влияние на общество и отдельно взятому, не образующему никакой организации человеку, ранее обреченному на полное бессилие (классическим, хотя и крайним примером является случай Унабомбера).
Новая структура конкуренции, определяющая сегодня и завтра мировую среду, в которой будет жить Россия, почти не подвергается анализу. Между тем применение стандартных подходов исключает из рассмотрения целый ряд важных субъектов этой конкуренции, в том числе и перечисленные в этом параграфе виды внеэкономических организаций, и в результате делает неадекватным как анализ, так и получаемые на его основе выводы.
Горькая для всякого аналитика истина заключается в том, что современная глобальная конкуренция (частным, хотя и фундаментальным, структурирующим случаем которой является рассматриваемая в следующем параграфе конкуренция между цивилизациями), ведется разнородными и частично ненаблюдаемыми субъектами, существующими в различных плоскостях, преследующими несопоставимые цели и действующими разнородными методами. В силу фундаментальных различий в системе ценностей и образе действия они не способны понять (а порой даже и просто заметить) друг друга, что часто лишает их самой возможности прийти к долгосрочному, а не тактическому, заключаемому ради достижения локальной цели соглашению.
Общим знаменателем, к которому сводятся их усилия, является влияние на развитие человечества. В бизнесе эту роль выполняет прибыль, но глобальная конкуренция в целом носит надэкономический характер и ведется в конечном счете за навязывание миру своей модели развития и, соответственно, своих стандартов успеха или неудачи. Материальные блага оказываются не более чем естественным результатом окончательного успеха и приятным, но лишь побочным следствием успеха частичного. В этом глобальная конкуренция, несмотря на свои рыночные формы, напоминает биологическую: ее смыслом является не прибыль, но самовоспроизводство и экспансия в чистом виде.
При сопоставлении сил участников глобальной конкуренции следует ориентироваться не столько на масштаб их деятельности (хотя, как мы видели на примере ТНК в параграфе …, он сам по себе служит важным ресурсом - залогом устойчивости), сколько на масштаб «ликвидных», высвобождаемых для решения той или иной проблемы ресурсов. Учитывать необходимо все ресурсы, в том числе организационные, интеллектуальные и коммуникативные, которые участник конкуренции может высвободить для участия в ней в различные моменты и на различные сроки.
Незаменимыми ресурсами, без которых невозможен даже частичный успех, являются обладание технологиями, в первую очередь управления, и склонность к агрессии, ибо стратегическая оборона остается единственным гарантированным путем к поражению.
Таким образом, исчезновение «силового поля» биполярного противостояния социалистической и капиталистической систем высвободило лишь две глобальных цивилизационных инициативы: исламскую и китайскую.
Мировая конкуренция стремительно приобретает характер конкуренции между цивилизациями - и кошмарный смысл этого обыденного факта еще только начинает осознаваться человечеством. Проще всего понять его по аналогии с межнациональными конфликтами, разжигание которых является преступлением особой тяжести в силу их иррациональности: их чрезвычайно сложно погасить, так как стороны существуют в разных системах ценностей и потому в принципе не могут договориться.
Участники конкуренции между цивилизациями разделены еще глубже, чем стороны межнационального конфликта. Они не только преследуют разные цели разными методами, но и не могут понять ценности, цели и методы друг друга. Финансово-технологическая экспансия Запада, этническая - Китая и социально-религиозная - ислама не просто развертываются в разных плоскостях; они не принимают друг друга как глубоко чуждое явление, враждебное не в силу различного отношения к ключевому вопросу всякого общественного развития - вопросу о власти, - но в силу самого образа жизни. Компромисс возможен только при изменении образа жизни, то есть уничтожения участника компромисса как цивилизации.
При этом взаимопонимание, в отличие от внутрицивилизационных конфликтов, не только не является универсальным ключом к достижению компромисса, но часто, напротив, уничтожает саму его возможность, так как выявляет несовместимость конфликтующих сторон и лишь усиливает их враждебность друг к другу.
Конкуренция между цивилизациями не просто осуществляется по отношению к каждому ее участнику методами, являющимися для него внесистемными и потому носящими болезненный и разрушительный характер; она бескопромиссна и нарастает даже при видимом равенстве сил и отсутствию шансов на чей-либо успех.
Она иррациональна - и потому опасна и разрушительна. Каждая из трех великих цивилизаций, проникая в другую, не обогащает, но, напротив, разъедает и подрывает ее (классические примеры - этнический раскол американского общества и имманентная шаткость прозападных режимов в исламских странах). Возможно, ислам уже в ближайшее десятилетие станет «ледоколом» Китая по отношению к Западу подобно тому, как гитлеровская Германия и, в конечном счете, сталинский СССР стали «ледоколом» рузвельтовских США по отношению к Европе.
Вместе с тем рассмотрение традиционного мирового «треугольника цивилизационных сил» (Запад - исламский мир - Китай) все менее достаточен. Похоже, мы присутствуем при еще более драматическом, чем столкновение западной и исламской цивилизаций, акте начала разделения Запада, - при начале уже не хозяйственного, но цивилизационного расхождения между Евросоюзом и США.
Действительно ожесточенная экономическая конкуренция играет здесь безусловно подчиненную роль: пагубная для европейской экономики агрессия против Югославии и события 11 сентября, когда европейцы спасали американскую финансовую систему, в том числе и в ущерб собственным интересам, доказывают, что для европейцев теснота экономических связей с США доминирует над экономической же конкуренцией с ними.
Происходящее размежевание, видное в мириаде мелких деталей, но более всего в различном отношении к затянувшейся подготовке США к агрессии против Ирака, свидетельствует не о политическом, но о значительно более тонком и одновременно более глубоком мировоззренческом, ценностном расхождении двух обществ.
Американское ориентировано прежде всего на обеспечение своей конкурентоспособности. Правило, мешающее ему достигать эту цель, воспринимается как недоразумение и отбрасывается. США - боксер, который не пользуется на ринге ножом не потому, что это не принято, а потому, что за это засчитают поражение.
Европейское же общество стремится жить по установленному своду принципов (в целом разумных и гуманных), обеспечивающих ему наибольшие комфорт и благополучие. Это обрекает его на пассивность, догматичность, коллаборационизм - вчера перед лицом «советской угрозы», сегодня перед лицом склонного к экспансии ислама - и относительную слабость в глобальной конкуренции.
Однако заранее списывать Европу со счетов, даже с учетом ее внутренней неэффективности и разнородности, - непростительная ошибка. Ведь именно ее коллаборационизм и склонность к уклонению от конфликтов могут привести ее на тот самый холм, с которого процветающая обезьяна китайской стратагемы вот уже несколько тысячелетий наблюдает за схваткой сменяющихся тигров.
Цивилизационная конкуренция более, чем какая-либо иная, ведется за определение «повестки дня», то есть конкретной области противостояния и его принципов (обычно эти принципы соответствуют определенной области деятельности).
Важность определения «повестки дня», то есть выбор «поля боя», на котором соперники будут меряться силами, вызвана глубиной различий между цивилизациями, тем, что для каждой из них характерен собственный, непривычный и малопонятный для других образ действий. Навязав противнику свою «повестку дня», вы тем самым навязываете ему свои правила, свое пространство соревнования и свой образ действия, - свои стандарты, которые при этом гарантированно чужды, а то и незнакомы ему. Результат - завоевание колоссального преимущества Это то же самое, что выманить тяжелоатлета на стометровку.
Собственно, в конкуренции за определение «повестки дня» как таковой нет ничего необычного: и в обычной жизни, не говоря уже о дипломатии, борьба идет прежде всего за выбор места и правил (стандартов) схватки.
Любое широкомасштабное взаимодействие просто в силу значительности масштабов идет в разных плоскостях, по разным вопросам, и каждый из его участников стремится свести его к рассмотрению наиболее важных или удобных для себя вопросов. Это стремление облегчается объективной необходимостью выбора при любом взаимодействии одного-единственного главного аспекта, по которому и будет достигнута принципиальная договоренность; определение всех остальных аспектов будет носить подчиненный характер и вытекать из этой договоренности.
В итоге победителем обычно становится тот, кто перетянул конфликт в наиболее удобную для себя систему понятий, навязал противнику свое «поле боя», свои стандарты и свой образ действий.
Логическая ошибка заключается в понимании национального богатства только в его вещественном, материальном и потому исчислимом выражении. Забавно, что придерживающиеся этой позиции аналитики развитых стран повторяют ошибку дремучих марксистов не менее чем полувековой давности, которые считали, что стоимость создается только при производстве материальных, вещественных товаров, но ни в коем случае не при оказании услуг. Столь же последовательно и необъяснимо, как марксисты игнорировали стоимость услуг, современные аналитики игнорируют стоимость новых разрабатываемых технологий и технологических принципов.
Доллар США обеспечен не их национальным богатством в традиционном понимании этого слова - он обеспечен создаваемыми ими новыми технологическими принципами, которые (а точнее, сама реализованная возможность, сам процесс создания которых) и есть главное в условиях глобализации национальное богатство. Эти принципы не просто имеют стоимость как продаваемый товар, - главное их значение в том, что они «привязывают» экономики всех стран мира к американской, обеспечивая их зависимость уже не на финансовом, а на более фундаментальном, технологическом уровне.
Этот «технологический империализм» эффективно дополняется империализмом «информационным». Прелесть информационных технологий заключается в том, что они обеспечивают доллар не столько фактом своего существования, как имеющие стоимость материальные блага, сколько фактом своего применения, преобразующего массовое сознание в нужном для США направлении.
В этом - ключ к пониманию могущества современных США.
К ним полностью применимы слова Пастернака о Ленине: «Он управлял теченьем мысли и только потому - страной». Информационные технологии делают наиболее эффективным управление не протекающими в реальности процессами, а именно «теченьем мысли» тех, кто ими управляет. И высокая конкурентоспособность, и мировое лидерство США в условиях глобализации вытекают в первую очередь именно из этого.
Ведь валюты обеспечиваются не собственно золотом, а продаваемыми товарами и услугами, то есть в конечном итоге общественными отношениями. Информационные технологии позволяют создавать эти отношения напрямую, минуя товарную стадию.
Поэтому механические подсчеты уровня обеспеченности доллара - бессмысленное начетничество, пустое упражнение в арифметике. Сила Америки не в танках, не в золотом запасе и даже не в Билле Гейтсе. Сила Америки заключается прежде всего в Голливуде и CNN, а точнее - в айсберге передовых информационных технологий, видимой частью которого последние и являются.
Именно в этом ответ на вечный вопрос о необеспеченности доллара. Он обеспечен, - но не золотом Форт-Нокса, а состоянием умов в мире, которое устойчиво поддерживается в нужной форме за счет колоссального технологического отрыва США от остального мира, включая даже развитые страны.
Их лидерство заключается далеко не только в уникальной способности в массовом масштабе и по многим направлениям продуцировать принципиально новые технологические принципы и даже не в колоссальном отрыве от остального мира в важнейших технологиях управления. Наибольшее значение имеют практическая монополизация технологий формирования сознания (т.н. “high-hume”) и, главное, метатехнологий (см. соответственно параграфы … и …..).
Сегодня именно эти технологии из-за своей наибольшей производительности стали господствующими. Именно они, стремительно распространившись буквально во второй половине 90-х годов, стали технологической составляющей информационного общества: говоря о нем с точки зрения технологий, мы, возможно, не отдавая себе отчет и не зная об их особенностях, имеем в виду в первую очередь именно метатехнологии, - основу экономического и политического могущества США.
Таким образом, угроза «необеспеченности доллара» также является мнимой. Реальной, непосредственной экономической проблемой современных США является их зависимость от притока капитала, который покрывает колоссальный и уверенно нарастающий внешнеторговый дефицит (см. табл…).
Покрытие внешнеторгового дефицита и вновь возникшего и стремительно нарастающего при Дж.Буше бюджетного дефицита за счет импорта капитала определяет всю модель современного функционирования американской экономики и, соответственно, ее ключевые проблемы.
Таблица….
Дефицит текущего платежного баланса США (и бюджета????)
Год Млрд.долл. %% ВВП
1998 280 2,5
1999 340 3,7
2000 420 4,3
2001
2002
Источник: IMF World Economic Outlook. April 2000
Сегодня США привлекают капиталы со всего мира и инвестируют их в создание новых технологий и массовую разработку новых технологических принципов, обеспечивая за счет этого постоянное закрепление своего технологического и социального лидерства. При этом примитивные относительно этих видов деятельности и в конечном счете обслуживающие их производства товаров неуклонно выводятся за пределы США (см. параграфы 7.2.3. и 8.2).
Поэтому отрицательное сальдо торгового баланса, покрываемое постоянным притоком капитала, является не только уязвимым местом, но и свидетельством мощи американской экономики. Конечно, внезапное прекращение притока капиталов по тем или иным причинам поставит под вопрос само ее существование. Однако пока американское государство надежно обеспечивает этот приток, осознавая его критическую важность для национального хозяйства.
Решаемая при этом органами государственного управления США локальная задача достаточно проста: обеспечить не процветание американской экономики как таковой, но лишь сохранение в ней устойчиво лучших условий для инвестиций, чем в остальном мире.
(падение в 2002 году - на второе место в мире после Китая - попытались исправить Ираком, но не выходит: пока в Европу).
(от ревальвации доллара к девальвации - новый переход - в соответствующий раздел)
Ожидаемое удешевление спекулятивно переоцененной недвижимости - удар по банковской системе
Принципиально эта цель достигается за счет так называемой «стратегии управляемых кризисов», которые изматывают и обессиливают ключевых конкурентов США, не создавая системных рисков для мировой экономики (и, следовательно, экономики США). На деле это концепция «экспорта нестабильности», экспорта проблем, который обеспечивает приток капитала в США путем формирования у потенциальных инвесторов стойкого стереотипа: какие бы трудности не наблюдались в США, в остальных потенциальных объектах инвестирования дела обстоят и будут обстоять еще хуже.
Инструментом достижения этой цели служат разработки новых технологических принципов, в первую очередь именно в сфере управления обществом, то есть в области информационно-финансовых технологий, качественный рывок в развитии которых и получил название информационной революции.
Существенно, что возможности стратегии экспорта нестабильности (о практике ее применения см. параграф ….) весьма ограничены. Злоупотребление ею нарушает ее «встроенные ограничители»: дестабилизируя мировую экономическую и политическую архитектуру, они повышают глобальную неустойчивость и создают новые, дополнительные угрозы самим США. Это снижает действенность стратегии, так как международные капиталы, напуганные указанными угрозами, начинают искать «оазисы» за пределами американской экономики (об этом свидетельствует, в частности, восстановление роста курса евро и скачок цены золота в 2002 году).
Злоупотребление стратегией экспорта нестабильности привело к «возврату» США глобальных угроз в таких формах, как:
дороговизна нефти, с начала 2001 года вызванная скрытым бунтом членов ОПЕК (в первую очередь арабских) против США;
терракт 11 сентября 2001 года;
длительное сопротивление режима Хусейна стремлению руководства США развязать военную агрессию против Ирака (Хусейн выиграл более полугода);
действенный протест Северной Кореи против одностороннего отказа руководства США от выполнения своих обязательств по покрытию энергодефицита этой страны (руководство КНДР возобновило атомную программу для самостоятельного покрытия энергодефицита, в качестве ответа на давление со стороны контролируемого США МАГАТЭ вышло из Соглашения о нераспространении ядерного оружия, а затем потребовало международной инспекции американских ядерных арсеналов и заявило о необходимости наличия ядерного оружия как единственного средства сохранения суверенитета после нападения США на Ирак).
Таким образом, стратегия экспорта нестабильности при длительном применении не только дискредитирует США, но и сама подрывает собственную эффективность, так как создаваемые США зоны нестабильности за его пределами начинают оказывать дестабилизирующее воздействие и на них самих.
Помимо того, смягчая и отдаляя внешние проявления кризиса американской экономики, стратегия экспорта нестабильности дестабилизирует весь мир и объективно обостряет общемировые проблемы, от которых, просто в силу своих масштабов и ключевой роли, страдают и сами США.
Таким образом, их положение неустойчиво, хотя даже в худшем случае они сохранят положение глобального лидера и единственной сверхдержавы как минимум в первом десятилетии XXI века.
vBulletin® v3.7.4, Copyright ©2000-2025, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot