Яркие моменты

[Дионис]

Наверняка у каждого из нас в прочитанных книгах имеются свои любимые моменты, оставившие яркий след в памяти или постановкой действия, или описанием местности, или увлекающим диалогом или монологом, или глубокой мыслью. Так вот, предлагаю здесь выкладывать понравившиеся моменты: это может быть или один фрагмент, или несколько из одно и того же произведения; но главное необходимо обязательно указывать автора и произведение, ибо, быть может, прочтя понравившийся вам отрывок, кто-то, до этого будучи не знаком с данным представителем литературного наследия, проникнется желанием познакомиться с сиим произведением ближе.

[Deo]

как странники на небе облака, -
свободно сердце и любовь легка
Данте Алигьери "Божественная комедия"

[Алира]

Хоронил он свою Аксинью при ярком утреннем свете. Уже в могиле он
крестом сложил на груди ее мертвенно побелевшие смуглые руки, головным
платком прикрыл лицо, чтобы земля не засыпала ее полуоткрытые, неподвижно
устремленные в небо и уже начавшие тускнеть глаза. Он попрощался с нею,
твердо веря в то, что расстаются они ненадолго...
Ладонями старательно примял на могильном холмике влажную желтую глину и
долго стоял на коленях возле могилы, склонив голову, тихо покачиваясь.
Теперь ему незачем было торопиться. Все было кончено.
В дымной мгле суховея вставало над яром солнце. Лучи его серебрили
густую седину на непокрытой голове Григория, скользили по бледному и
страшному в своей неподвижности лицу. Словно пробудившись от тяжкого сна,
он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий
черный диск солнца.

Михаил Шолохов. Тихий Дон

[milk]

"Уже почти полдень, а нам все еще оставалось проехать более сотни миль. Суровых миль. Я знал — времени в обрез, нас обоих в момент растащит так, что небесам станет жарко. Но пути назад не было, как и времени на отдых. Выпутаемся на ходу. Регистрация прессы на легендарную «Минт 400» идет полным ходом, и нам нужно успеть к четырем чтобы потребовать наш звуконепроницаемый номер люкс. Модный спортивный нью йоркский журнал позаботился о брони, не считая этого большого красного Шевро с открытым верхом, который мы взяли напрокат с парковки на Бульваре Сансет… А я, помимо прочего, — профессиональный журналист; так что у меня было обязательство представить репортаж с места событий, живым или мертвым. Спортивные редакторы выдали мне наличными триста баксов, большая часть которых была сразу же потрачена на «опаснейшие» вещества. Багажник нашей машины напоминал передвижную полицейскую нарколабораторию. У нас в распоряжении оказалось две сумки травы, семьдесят пять шариков мескалина, пять промокашек лютой кислоты, солонка с дырочками, полная кокаина, и целый межгалактический парад планет всяких стимуляторов, транков, визгунов, хохотунда… а также кварта текилы, кварта рома, ящик Бадвайзера, пинта сырого эфира и две дюжины амила."

Хантер Томпсон
Страх и отвращение в Лас Вегасе:
Дикое путешествие в Сердце Американской Мечты

[Влюбленный Дьявол]

Моментов много, хотя рассказ недлинный. Наверное, потому я выбрала самую короткую цитату...
Иногда Джин смеялся и был человеком.Поппи З. Брайт. Джорджийская история (http://www.poppyzbrite.nm.ru/must/georg_story.htm)

[milk]

Одна из любимых книг. Знаю почти наизусть) Вот несколько цитат)

"...Вот если бы я умел складываться пополам, я бы занимался самоотсосом дни напролёт, торчал бы на какой-нибудь офигительной наркоте и жил в шкафу..."

"...Просто сегодня было не о чем писать. Ни наркоты, ни траха. Гомосеки опять же меня не преследовали. Вот так, видимо, и начинают вести совершенно бездарные дневники."

Я ещё ни разу не писал о том времени, когда первый раз попробовал ширяться героином. Это было два месяца назад. Прикольно отметить: я был уверен, что герыч относится к наркотикам, НЕ вызывающим привыкание, а марихуана наоборот. Позднее выяснил, какой я был кретин. Забавно вспоминать, как я клялся никогда не притрагиваться к этой хрени, когда мне было лет пять-шесть. Теперь, когда все мои товарищи этим занимаются, я каждый день беру обратно всевозможные клятвы. Сегодня я ходил в подвал дома Тони, где разномастные личности в этой "мастерской" готовят и вмазываются. Я планировал занюхнуть дозняк, однако Тони предложил мне тоже ширнуться. Я сказал, давай. Тогда Паджи сказал: "В принципе, если хочешь вмазаться, можно это сделать и по вене". Я боялся по вене, но сдался и Паджи меня вмазал. Меня слегка полихорадило, а потом, мать твою, как вставило... одна огромная жаркая волна по всему телу смыла всю боль. Никогда нельзя повторно покорить вершину первого прихода, это словно десять оргазмов. Спустя полчаса (всё это время я тряс башкой и медленно бредил) я вмазал остатки дозняка, на этот раз самостоятельно. Меня держало даже на следующее утро, когда я проснулся. Вот так вот после простой, как пельмень, ходки в подвал мои вены лишились девственности.

Джим Кэррол "Дневники Баскетболиста"

[Mr.Metis]

Петр Успенский. В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения
Перевод Н.В. фон Бока. (c) Издательство Чернышева. СПб., 1992.

Я спросил Гурджиева, что нужно делать, чтобы усвоить его учение.
- Что делать? - спросил Гурджиев, как бы удивившись. - Делать что-то невозможно. Прежде всего человек должен кое-что понять. У него тысячи ложных идей и ложных понятий, главным образом, о самом себе. И он должен избавиться от некоторых из них, прежде чем начинать приобретать что-то новое. Иначе это новое будет построено на неправильном основании, и результат окажется еще хуже прежнего.
- Как же нам избавиться от ложных идей? - спросил я. - Мы находимся в зависимости от форм нашего восприятия. Ложные идеи создаются формами нашего восприятия.
Гурджиев покачал головой.
- Опять вы говорите о чем-то другом, - сказал он. - Вы говорите об ошибках, возникающих из восприятия, а я говорю не о них. В пределах данных восприятия человек может более или менее ошибаться. Однако, как я сказал раньше, главное заблуждение человека - это его уверенность в том, что он может что-то делать. Все люди думают, что они могут что-то делать, все люди хотят что-то делать; и первый вопрос, который задают люди, - это вопрос о том, что им делать. Но в действительности никто ничего не делает, и никто ничего не может делать. Это первое, что нужно понять. Все случается. Все, что происходит с человеком, все, что сделано им, все, что исходит от него, - все это случается. И случается точно так же, как выпадает дождь после изменений в верхних слоях атмосферы или в окружающих облаках, как тает снег, когда на него падают лучи солнца, как вздымается ветром пыль.
"Человек - это машина. Все его дела, поступки, слова, мысли, чувства, убеждения, мнения и привычки суть результаты внешних влияний, внешних впечатлений. Из себя самого человек не в состоянии произвести ни одной мысли, ни одного действия. Все, что он говорит, делает, думает, чувствует, все это случается. Человек не может что-то открыть, что-то придумать. Все это случается.
"Установить этот факт для себя, понять его, быть убежденным в его истинности - значит избавиться от тысячи иллюзий о человеке, о том, что он якобы творчески и сознательно организует собственную жизнь и так далее. Ничего подобного нет. Все случается: народные движения, войны и революции, смены правительств - все это случается. И случается точно так же, как случается в жизни индивидов, когда человек рождается, живет, умирает, строит дома, пишет книги - не так, как он хочет, а так, как случается. Все случается. Человек не любит, не желает, не ненавидит - все это случается.
"Но никто не поверит вам, если вы скажете ему, что он не может ничего делать. Это самая оскорбительная и самая неприятная вещь, какую только вы можете высказать людям. Она особенно неприятна и оскорбительна потому, что это истина, а истину никто не желает знать.
"Когда вы поймете это, нам гораздо легче будет вести беседу. Но одно дело - понимать все умом, а другое - ощущать "всей своей массой", быть по-настоящему убежденным в том, что дело обстоит именно так, никогда об этом не забывать.
"С вопросом "делания" (Гурджиев подчеркнул это слово) связана еще одна вещь. Людям всегда кажется, что другие неизбежно делают вещи неверно, не так, как их следует делать. Каждый думает, что он мог бы сделать все лучше. Люди не понимают и не желают понять, что все, что делается, и в особенности то, что уже сделано, не может и не могло быть сделано другим способом. Заметили вы или нет, что сейчас все говорят о войне? У каждого есть свой план, своя собственная теория; и всякий считает, что все делается не так, как следует. В действительности же все делается только так, как оно может быть сделано. Если одна вещь может быть иной, тогда и все может быть иным. Но тогда, пожалуй, не было бы и войны.
"Постарайтесь понять то, что я говорю: все зависит от всего остального, все связано, нет ничего отдельного. Поэтому все идет только по тому пути, по которому должно идти. Если бы люди были иными, все было бы иным. Но они таковы, каковы есть, и поэтому все остается одним и тем же."
Переварить все это было очень трудно.


"Затем человек должен научиться говорить правду. Это также кажется вам странным. Вы не понимаете, как можно учиться говорить правду. Вы думаете, что вполне достаточно решить поступать так. А я скажу вам, что люди сравнительно редко говорят обдуманную ложь. В большинстве случаев они считают, что говорят правду. И тем не менее, они все время лгут - и тогда, когда желают обмануть, и тогда, когда желают сказать правду. Они постоянно лгут и себе, и другим. Поэтому никто никогда не понимает ни себя, ни другого. Подумайте, разве могло бы возникнуть такое глубокое непонимание, такой разлад, такая ненависть к чужим мнениям и взглядам, если бы люди были в состоянии понимать друг друга? Но они не в силах понимать друг друга, ибо не могут не говорить лжи. Говорить правду - самая трудная вещь на свете; и для того, чтобы говорить правду, необходимо долго и много учиться. Одного желания здесь недостаточно. Чтобы говорить правду, нужно знать, что такое правда и что такое ложь - прежде всего, в самом себе. А знать это никто не желает."

PS
Под первым спойлером: "Переварить все это было очень трудно." - не мои слова, но черт побери, как я с ними согласен.

[Дионис]

И. Бунин "Митина любовь"

[...]
"Дорогой Митя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все, что было! Я дурная, я гадкая, испорченная, я недостойна вас, но я безумно люблю искусство! Я решилась, жребий брошен, я уезжаю -- вы знаете с кем... Вы чуткий, вы умный, вы поймете меня, умоляю, не мучь себя и меня! Не пиши мне ничего, это бесполезно!"
Дойдя до этого места, Митя комкал письмо и, уткнувшись лицом в мокрую солому, бешено стискивая зубы, захлебывался от рыданий. Это нечаянное ты, которое так страшно напоминало и даже как будто опять восстанавливало их близость и заливало сердце нестерпимой нежностью, -- это было выше человеческих сил! А рядом с этим ты -- это твердое заявление, что даже писать ей теперь бесполезно! О, да, да, он это знал; бесполезно! Все кончено и кончено навеки!
[...]
И Митя очнулся, весь в поту, с потрясающе ясным сознанием, что он погиб, что в мире так чудовищно безнадежно и мрачно, как не может быть и в преисподней, за могилой. В комнате была тьма, за окнами шумело и плескалось, и этот шум и плеск были нестерпимы (даже одним своим звуком) для тела, сплошь дрожащего от озноба. Всего же нестерпимее и ужаснее была чудовищная противоестественность человеческого соития, которое как будто и он только что разделил с бритым господином. Из залы были слышны голоса и смех. И они были ужасны и противоестественны своей отчужденностью от него, грубостью жизни, ее равнодушием, беспощадностью к нему...
- Катя! - сказал он, садясь на кровати, сбрасывая с нее ноги. - Катя, что же это такое! - сказал он вслух, совершенно уверенный, что она слышит его, что она здесь, что она молчит, не отзывается только потому, что сама раздавлена, сама понимает непоправимый ужас всего того, что она наделала. - Ах, все равно, Катя, - прошептал он горько и нежно, желая сказать, что он простит ей все, лишь бы она по-прежнему кинулась к нему, чтобы они вместе могли спастись, - спасти свою прекрасную любовь в том прекраснейшем весеннем мире, который еще так недавно был подобен раю. Но, прошептав: "Ах, все равно, Катя!" - он тотчас же понял, что нет, не все равно, что спасения, возврата к тому дивному видению, что дано было ему когда-то в Шаховском, на балконе, заросшем жасмином, уже нет, не может быть, и тихо заплакал от боли, раздирающей его грудь.
Она, эта боль, была так сильна, так нестерпима, что, не думая, что он делает, не сознавая, что из всего этого выйдет, страстно желая только одного - хоть на минуту избавиться от нее и не попасть опять в тот ужасный мир, где он провел весь день и где он только что был в самом ужасном и отвратном из всех земных снов, он нашарил и отодвинул ящик ночного столика, поймал холодный и тяжелый ком револьвера и, глубоко и радостно вздохнув, раскрыл рот и с силой, с наслаждением выстрелил.

[Парампулька]

Юрий Никитин "Передышка в Барбусе"
Мрак окинул стол оценивающим взглядом.Да,на завтрак уже не только холодное,но и горячее,вон пар идет от широких чашек с крепким мясным отваром,валит столбом от жареного поросенка со сметаной и хреном,поднимается тонкими горячими струйками от печеных угрей.
Кроме того,на столе успел заменить горки зеленого гороха в стручках,зеленую фасоль,блестящую от политого масла,репу с мясным фаршем,кислую капусту с грибами и сметаной,соус из капусты с икрой,грибы жареные,тушеные,холодную говядину,оленину,мозги жареные,вареные и даже со сморчками,холодную телятину,грудинку и телятину от лопатки,жареные телячьи ножки,боранью грудинку с репой,поросенка вареного под соусом,поросенка вареного с хреном и сметаной,вареную свежепросоленную ветчину...да,это вещь,вареный копченый окорок,печеную вареную ветчину с соусом хреном и горчицей,котлеты из зайца,цыплята под соусом из крыжовника,гусь с грибным соусом,гусиные потроха с соусом из чернослива,щуку вареную под сметаной,котлеты из рыбы,окуней,жаренных с маслом и яйцами,раков вареных,яичницу на сковороде с черным хлебом и ветчиной,яйца гусиные печеные,пирожки и варенники всевозможные,кашу рассыпчатую на грибном бульоне,кашу из зеленой ржи,сырники,простоквашу,
сосиски свежие,колбасы кровяные,колбасы из гусиных печенок,сосиски из мозгов,сосиски из раков и зайца,сосиски из рыбы...
Стол уходил вдаль,там он рассмотрел не все,но пахло с того конца стола здорово.Даже пожалел,что не сел с той стороны,а щас вроде бы неудобно тащить за собой кресло...да и не кресло здесь,а тоже трон,черт бы его побрал,такое неудобство.
-Нехудо,-определил он бодро,-нехудо здесь кормят!Как думаешь,Аспард?
Аспард вздрогнул.
-Как скажете,Ваше Величество.
-Так и скажу.Как сядем:ты с этого стола,а я с того?И встретимся посредине?Или кто первый добежит,тот и выиграл?
Аспард вздрогнул сильнее.
-Ваше Величество,-запротестовал он,-увольте,я столько не съем!
Мрак кивнул на слуг с кувшинами в руках.
-Дык нам дадут запивать,надеюсь?

После этого легкого завтрака,ну прямо совсем легчайшего,он под белы руки вернулся в зал....

[milk]

Ярослав Гашек "Похождения бравого солдата Швейка."

Судебная медицинская комиссия, которая должна была
установить, может ли Швейк, имея в виду его психическое
состояние, нести ответственность за все те преступления, в
которых он обвиняется, состояла из трех необычайно серьезных
господ, причем взгляды одного совершенно расходились со
взглядами двух других. Здесь были представлены три разные школы
психиатров.
И если в случае со Швейком три противоположных научных
лагеря пришли к полному соглашению, то это следует объяснить
единственно тем огромным впечатлением, которое произвел Швейк
на всю комиссию, когда, войдя в зал, где должно было
происходить исследование его психического состояния, и заметив
на стене портрет австрийского императора, громко воскликнул:
"Господа, да здравствует государь император Франц-Иосиф
Первый!"
Дело было совершенно ясно. Благодаря сделанному Швейком,
по собственному почину, заявлению целый ряд вопросов отпал и
осталось только несколько важнейших. Ответы на них должны были
подтвердить первоначальное мнение о Швейке, составленное на
основе системы доктора психиатрии Кадлерсона, доктора Гевероха
и англичанина Вейкинга.
-- Радий тяжелее олова?
-- Я его, извиняюсь, не вешал,-- со своей милой улыбкой
ответил Швейк.
-- Вы верите в конец света?
-- Прежде я должен увидеть этот конец. Но, во всяком
случае, завтра его еще не будет,-- небрежно бросил Швейк.
-- А вы могли бы вычислить диаметр земного шара?
-- Извиняюсь, не смог бы,-- сказал Швейк.-- Однако мне
тоже хочется, господа, задать вам одну загадку,-- продолжал
он.-- Стоит четырехэтажный дом, в каждом этаже по восьми окон,
на крыше -- два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже по
два квартиранта. А теперь скажите, господа, в каком году умерла
у швейцара бабушка?
Судебные врачи многозначительно переглянулись. Тем не
менее один из них задал еще такой вопрос:
-- Не знаете ли вы, какова наибольшая глубина в Тихом
океане?
-- Этого, извините, не знаю,-- послышался ответ,-- но
думаю, что там наверняка будет глубже, чем под Вышеградской
скалой на Влтаве.
-- Достаточно? -- лаконически спросил председатель
комиссии.
Но один из членов попросил разрешения задать еще один
вопрос:
-- Сколько будет, если умножить двенадцать тысяч восемьсот
девяносто семь на тринадцать тысяч восемьсот шестьдесят три?
-- Семьсот двадцать девять,-- не моргнув глазом, ответил
Швейк.
-- Я думаю, вполне достаточно,-- сказал председатель
комиссии. -- Можете отвести обвиняемого на прежнее место.
-- Благодарю вас, господа,-- вежливо сказал Швейк,-- с
меня тоже вполне достаточно.

[Дионис]

Сэлинджер "Над пропастью во ржи"


"Я решил сделать вот что: притвориться глухонемым. Тогда не надо будет ни с кем заводить всякие ненужные глупые разговоры. Если кто-нибудь захочет со мной поговорить, ему придется писать на бумажке и показывать мне. Им это так в конце концов осточертеет, что я на всю жизнь избавлюсь от разговоров. Все будут считать, что я несчастный глухонемой дурачок, и оставят меня в покое."
[...]
"Когда ты преодолеешь всех этих мистеров Винсонов, ты начнешь все ближе и ближе подходить - разумеется если захочешь, если будешь к этому стремиться, ждать этого, - подойдешь ближе к тем знаниям, которые станут очень, очень дороги твоему сердцу. И тогда ты обнаружишь, что ты не первый, в ком люди и их поведение вызывали растерянность, страх и даже отвращение. Ты поймешь, что не один ты так чувствуешь, и это тебя обрадует, поддержит. Многие, очень многие люди пережили ту же растерянность в вопросах нравственных, душевных, какую ты переживаешь сейчас. К счастью, некоторые из них записали свои переживания. От них ты многому научишься - если, конечно, захочешь. Так же как другие когда-нибудь научатся от тебя, если у тебя будет что им сказать. Взаимная помощь - это прекрасно. И она не только в знаниях. Она в поэзии. Она в истории."

[*Сказка на Ночь*]

было много всяких моментов...честно,я их запомнила...и позже вспомню и напишу..
но я никогда не забуду..как Гарри Поттер...поцеловал Другую..какую-то джоу чанг...
в моих-то мыслях..он был только моим...он разбил мне сердце...но он всё равно мой лю.Герой...))

[milk]

"Можно повернуться спиной к человеку, но никогда нельзя поворачиваться спиной к наркотику. Особенно, когда наркотик в человеке. А в руках у человека огромный охотничий нож."
Хантер Томпсон
Страх и отвращение в Лас Вегасе:
Дикое путешествие в Сердце Американской Мечты

[Малкия]

Не очень позитивно, но по мне, так ярко >:)):

"Священная книга оборотня" Пелевин В.О.

«..надежда на то, что обступившее со всех сторон коричневое море состоит из шоколада, тает даже у самых закаленных оптимистов»

«Атомная бомба, одеколон Гуччи, презерватив с ребристой насечкой, новости CNN, полеты на Марс – все эти пестрые чудеса даже не коснулись тех весов, на которых взвешивается суть мира»

исключение:
«- скорее это напоминало сон, который мне удалось контрабандой пронести в бодрствование»

"Ампир В"

Унылый и обыденный акт любви, совершаемый не по взаимному влечению, а по привычке (у людей так оно чаще всего и бывает), всегда напоминал мне наши выборы. После долгого вранья пропихнуть единственного реального кандидата в равнодушную к любым вбросам щель, а потом уверять себя, что это и было то самое, по поводу чего сходит с ума весь свободный мир... Но я знал: когда этот опыт удается (я не про выборы), происходит нечто качественно другое. Возникает момент, когда два существа соединяются в один электрический контур и становятся как бы двухголовым телом (геральдический пример - древний византийский герб, изображающий малого азиатского петуха в точке вынужденного единства с подкравшимся сзади державным орлом).
Нам повезло - этот момент наступил (я не про герб). И в эту же секунду она все про меня поняла. Не знаю, что именно она почувствовала - но я был разоблачен, сомнений не оставалось.

[Eldritch]

"По той дороге всю жизнь будет брести путник,и не будет той дороге конца.По той реке будет плыть он всю жизнь,и не кончится река,и никогда не увидят глаза его моря.Эта тропинка будет вечность извиваться меж высоких холмов,и не будет ей ни конца,ни края.А этот мост никогда не пройдет человек из конца в конец.И счастлив будет лишь тот,кто в туманной пелене и низких черных тучах увидит- или покажется ему,что увидел,-размытые очертания другого-такого далекого берега."

ДЖОРДЖ СТЮАРТ "ЗЕМЛЯ БЕЗ ЛЮДЕЙ"

[Eldritch]

Очень впечатлило,интересный рассказ вообще:
"Сэм заметил,что в его понимании закона и со всеми претензиями на незыблемость было что-то комичное и противоречивое.Он тогда отверг предположение Сэма.Оказалось,что на сам закон никто не нападал.До тех пор,пока человек обращался со сводом законов как с великой каменной твердыней,воздвигнутой на скале и подпирающей цивилизацию,он служил и давал силу и власть мертвому предмету,который может убить то,что призван поддерживать.Но стоило увидеть цивилизацию как нечто сложное,постоянно находящееся в развитии и движении,функция закона менялась.Он становился управителем, стабилизатором,запретителем,контролем над чем-то динамичным и растущим, как живой организм, орудием наказания и поощрения эволюции.Вся его идея педантичного исследования "прецедента" как утонченной квинтэссенции закона была ложной.На самом деле это был процесс приспособления и один закон не может быть общим для всех человеческих культур, прошлых и настоящих; внезапно это предположение стало не оскорблением для закона, а живым комплиментом.Прикреплять цивилизацию к незыблемым законам, данным раз и навсегда и стоящих над миром, теперь казалось так же нелепо,как заставить человека проливать слезы по своей чешуе и жабрам."

ТЕОДОР СТАРДЖОН "ПАНСИОН ДЛЯ ЭКСПЕРИМЕНТОВ"

[Ranta May]

...она уже уснула, но её соски торчали...
Да что ж такое! Уйдите отсюда! Я не вернусь в клинику!
Я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я!

[Arthur]

Он замолчал прислушиваясь. Он услышал цокот множества копыт на улице
и шумное дыхание многих людей и лошадей. "Здесь, что ли?" - спросил грубый
голос под окном. "Вроде здесь..." - "Сто-ой!" По ступенькам крыльца
загремели каблуки, и сейчас же несколько кулаков обрушились на дверь.
Кира, вздрогнув, прижалась к Румате.
- Подожди, маленькая, - сказал он, откидывая одеяло.
- Это за мной, - сказала Кира шепотом. - Я так и знала!
Румата с трудом освободился из рук Киры и подбежал к окну. "Во имя
господа! - ревели внизу. - Открывай! Взломаем - хуже будет!" Румата
отдернул штору, и в комнату хлынул знакомый пляшущий свет факелов.
Множество всадников топтались внизу - мрачных черных людей в остроконечных
капюшонах. Румата несколько секунд глядел вниз, потом осмотрел оконную
раму. По обычаю рама была вделана в оконницу намертво. В дверь с треском
били чем-то тяжелым. Румата нашарил в темноте меч и ударил рукояткой в
стекло. Со звоном посыпались осколки.
- Эй, вы! - рявкнул он. - Вам что, жить надоело?
Удары в дверь стихли.
- И ведь всегда они напутают, - негромко сказали внизу. - Хозяин-то
дома...
- А нам что за дело?
- А то дело, что он на мечах первый в мире.
- А еще говорили, что уехал и до утра не вернется.
- Испугались?
- Мы-то не испугались, а только про него ничего не велено. Не
пришлось бы убить...
- Свяжем. Покалечим и свяжем! Эй, кто там с арбалетами?
- Как бы он нас не покалечил...
- Ничего, не покалечит. Всем известно: у него обет такой - не
убивать.
- Перебью как собак, - сказал Румата страшным голосом.
Сзади к нему прижалась Кира. Он слышал, как бешено стучит ее сердце.
Внизу скомандовали скрипуче: "Ломай, братья! Во имя господа!" Румата
обернулся и взглянул Кире в лицо. Она смотрела на него, как давеча, с
ужасом и надеждой. В сухих глазах плясали отблески факелов.
- Ну что ты, маленькая, - сказал он ласково. - Испугалась? Неужели
этой швали испугалась? Иди одевайся. Делать нам здесь больше нечего... -
Он торопливо натягивал металлопластовую кольчугу. - Сейчас я их прогоню, и
мы уедем. Уедем к Пампе.
Она стояла у окна, глядя вниз. Красные блики бегали по ее лицу. Внизу
трещало и ухало. У Руматы от жалости и нежности сжалось сердце. Погоню как
псов, подумал он. Он наклонился, отыскивая второй меч, а когда снова
выпрямился, Кира уже не стояла у окна. Она медленно сползала на пол,
цепляясь за портьеру.
- Кира! - крикнул он.
Одна арбалетная стрела пробила ей горло, другая торчала из груди. Он
взял ее на руки и перенес на кровать. "Кира..." - позвал он. Она
всхлипнула и вытянулась. "Кира..." - сказал он. Она не ответила. Он
постоял немного над нею, потом подобрал мечи, медленно спустился по
лестнице в прихожую и стал ждать, когда упадет дверь...

Стругацкие Аркадий и Борис
Трудно быть богом

[Arthur]

Рэндалл Флэгг, чернокожий, стоял на шоссе, прислушиваясь к звукам
ночи, возникающим то здесь, то там по обе стороны шоссе, которое рано или
поздно приведет Флэгга из Айдахо в Неваду. Из Невады он мог отправиться
куда угодно. От Нью-Орлеана до Ногалеса, от Портленда в штате Орегон до
Портленда в штате Мэн. Это была его страна, и никто не знал ее лучше и не
любил больше, чем он. Он знал, куда ведут дороги, и он шел по ним ночью.
Сейчас он находился где-то между Грейсмером и Риддлом, к западу от Твин
Фолз, все еще севернее резервации "Утиная Долина", разделяющей два штата.
Разве это не прекрасно?
Он шел торопливо, громко шаркая ногами по обочине дороги. Его колени
утопали в густой траве. Он шел на юг; высокий мужчина неопределенного
возраста в потертых джинсах и застиранной рубашке. В его карманах можно
было обнаружить с полсотни потрепанных литературных сборников - памфлеты
всех мастей, пригодные на все случаи жизни. Когда он отдавал какую-нибудь
из брошюрок любому встречному, не было случая, чтобы кто-нибудь отказался
- будь то брошюра об опасности, которую представляют атомные станции, о
роли Международного Еврейского Союза во взаимоотношениях между
государствами, антикокаиновая пропаганда, сельскохозяйственные
рекомендации, молитвенник Свидетелей Иеговы или что-нибудь другое. Да-да,
все это было у него, и не только это. На погончиках его рубашки были
забавные пуговицы. На правом - желтое улыбающееся лицо. На левом - свинья
в полицейской фуражке.
Он шел вперед, не останавливаясь и не замедляя шаг. Он вслушивался в
ночь. Казалось, в темноте он видит, как днем. За спиной у него болтался
бой-скаутский рюкзачок, старенький и латаный. Но его лицо было лицом
совершенно счастливого человека; оно излучало тепло и обладало громадной
притягательной силой.
Он шел на юг, направляясь по шоссе N_252 к Неваде. Скоро он сделает
привал и пропит весь день, проснувшись только вечером. Пока в котелке
будет вариться ужин, он почитает - неважно, что именно: порноновеллу,
"Майн Кампф", юморески Р.Крамба, или какую-нибудь свежую газету. Перед
Флэггом любое печатное слово обладало равными возможностями со всеми
остальными печатными словами.
После ужина он вновь отправится в путь, на юг. Завтра или послезавтра
он пересечет границу Невады, пройдя через Овайхи и Маунтин Сити. Два дня
назад он был в Ларами, Вайоминг. Завтра он будет еще где-нибудь... И он
почувствовал себя счастливым. Еще счастливее он был потому, что...
Он остановился.
Потому что что-то происходило. Он чувствовал это; даже вкус воздуха
был теперь иным. Происходило нечто значительное, нечто великое.
Приближалось время его трансфигурации. Он должен был родиться во
второй раз. В первый раз он родился, когда было время перемен. Теперь
вновь пришло время перемен. Это витало в воздухе, об этом нашептывал
ветерок, едва заметный в тихий вечер в Айдахо.
Время перерождения почти настало. Он знал это. Иначе почему он вдруг
почувствовал потребность заняться колдовством?
Он закрыл глаза, повернув разгоряченной лицо к темному небу, будто
приготовившемуся опуститься на землю. Он сконцентрировался. Улыбнулся. Его
пыльные стоптанные башмаки начали отрываться от дороги. Дюйм. Два. Три
дюйма. Улыбка сменилась смехом. Он уже на фут поднялся над землей. Затем
на два фута. Под ним осталась пыльная дорога.
Потом он почувствовал какой-то толчок, исходящий с неба, и начал
опускаться. Время еще не настало.
Но скоро оно настанет.
Он вновь пошел по шоссе, улыбаясь и присматривая местечко для
привала. Время скоро настанет, и пока достаточно знать лишь это.



Стивен Кинг. Противостояние